Аваллон

Только теперь Рязанцев заметил Павлова. Тот лежал на спине, все еще сжимая в руке цевье «эскаэса» и слабо ерзая задниками сапог по влажной почве. Плащ у него на груди был разодран и вокруг дыры намокал черным пятном.

– Едалом бы не щелкал, он бы карабин не схватил! – рявкнул директор. – Надо было поучить, а не мочить! Мы сюда работать приехали. А теперь что?

– Отвезем подальше и зароем, – буркнул тот, что стрелял. – Кто в тайге найдет?!

– Ума до хрена! Под ноги глянь!

– А?.. Стой! Сто-ой, сука!!!

Рязанцев уже проламывался сквозь придорожные заросли. Позади опять бабахнул помповик. Николай услышал, как крупная дробь совсем рядом хлестнула по ветвям деревьев. Он припустил быстрее, соображая: дробью далеко не достанут. Но за спиной тут же часто пролаял карабин егеря, и пуля щелкнула в ствол сосны прямо над головой. Рязанцев метнулся в сторону, запетлял, как заяц. Густой подлесок цеплял за одежду, спутывал ноги космами травы. Николай вдруг провалился в колею старого зимника и, не раздумывая, припустил по ней. Выстрелы позади смолкли, зато стал слышен треск, мат и тяжелый топот погони. Потом взревел двигателем  «Урал».  «Джип» непременно застрянет в колее, а крупная техника может и пройти. Рязанцев, по макушку налитый ужасом, кинулся в сторону, но сходу увяз в зарослях и вернулся на дорогу. Куда теперь?.. Непременно догонят!

Он только сейчас заметил, что вокруг почти стемнело, несмотря на полуденный час. Черная грозовая туча, наползавшая с озера, накрыла падь, сглотнула солнце, придавила тайгу своим провисшим брюхом. Потом вверху ослепительно сверкнуло, и  могучий грохот оглушил Николая. Он не сразу сообразил, что это не выстрел, а раскат грома. Лес тревожно возроптал, отдельные крупные капли ударили Рязанцева в макушку, а следом на него обрушился сплошной поток воды.

Протирая ослепшие глаза, Николай бежал вперед, спотыкался, падал и вновь устремлялся от погони, которую теперь перестал слышать. Снова прямо над головой полыхнул ослепительный свет, а последовавший за этим громовой раскат сотряс землю и заставил чащу болезненно охнуть. Над падью плясал ливень, гроза набирала силу, вспышки молний над просекой следовали одна за другой, а громовое эхо слилось в непрерывный пульсирующий гул.

Потом Рязанцева толкнул в спину налетевший порыв ветра. Он подхватил беглеца и понес вперед. Сквозь полуобморок Николай сумел удивиться: бежать стало легко, ноги будто не касались земли. Блеск молний превратился в сплошное белое сияние, а гром неожиданно смолк. В который раз утерев рукавом воду с лица, Николай вдруг понял, что ливень прекратился. А подхвативший его ветер не тревожит окружающих зарослей. Впрочем, и заросли, и сама просека будто растворились в густом, волокнистом тумане, затянувшем окружающее пространство.

Николай словно летел в этом призрачном ничто, пока не напоролся на невидимую преграду. Неожиданный удар отбросил его назад. Не утихающая боль в голове вдруг просто взорвалась, раскалывая череп. Измученные тело и душа достигли предела своих возможностей. Рязанцев, снова ощутивший почву под ногами, стал медленно оседать, безуспешно силясь удержать проблески гаснущего сознания.

13

Он не знал, сколько времени оставался в беспамятстве. А когда пришел в себя, первым делом прислушался к своим ощущениям. После побоев и удара о невидимую преграду он ожидал боли. Не открывая глаз, осторожно подтянул руку, потрогал лицо. И ничего не почувствовал, кроме прикосновения собственных пальцев – ни содранной кожи, ни ссадин. Он пошевелился. Боль и теперь нигде не возникла. Никак не напоминали о себе сбитые во время падений колени и локти, и под ложечкой было спокойно, будто никто не всаживал туда ружейного приклада. Он был не просто жив. Он чувствовал себя неплохо, даже не продрог, лежа на мягкой подстилке из хвои и перепревшей листвы.

Рязанцев открыл глаза и сел. Перед ним был каменный столб, который, похоже, и встал на пути во время недавнего бегства. Столб был четырехугольный, обтесанный, у основания обросший зеленовато-бурым мхом. Николай повел взглядом вверх. Каменный столб был одной из основ арки, сложенной из трех гранитных плит. На них кое-где угадывались не то рисунки, не то надписи.

Рязанцев крепко зажмурился, потряс головой, потом огляделся.

Гранитная арка была не единственной. Она с полудюжиной таких же каменных ворот составляла анфиладу, у одного края которой из земли торчал заостренный каменный кол, а у другого глубоко вросла в почву гранитная колыбель, сплошь испещренная вырезанными на ней знаками. Борозды в камне скруглились от времени и непогоды.

Рязанцев поднялся на ноги. Трудно было определить время суток. Потому что среди гигантских, во много обхватов, древесных стволов, подпирающих вознесенные на недосягаемую высоту кроны, царил мягкий сумрак. Почва была сухой – ни следа минувшего ливня. Время года тоже оставалось неизвестным. Во всяком случае обволакивавшее Николая тепло, напоенное незнакомыми лесными запахами, никак не соотносилось с серединой  осени. Оно вместе с отсутствием мошки, скорее, напоминало о поздней весне.