Аванпост

– Или, – вступил в разговор Троппауэр, – найдем тех, кому можно доверять. Это уже половина победы.

– Победа! Выпьем за победу, – оживился сапожник, поскольку пользовался любым случаем выпить.

– На нашей стороне Надов и Рикайев, – начал перечислять Троппауэр.

– И еще Шполянский, – продолжил Голубь. – У человека, получавшего пенсию, должна быть преданность государству. Потом доктор Минкус, тоже хороший парень, еще этот старый рубака Пилот…

– За его здоровье! – с радостью выпил за Пилота сапожник.

– Я знаю, о чем вы думаете, – самолюбиво посмотрел на Главача Голубь и снял рубашку, поскольку жара стояла невыносимая. – Вы планируете, что мы соберем верных людей и в случае необходимости восстановим порядок.

– Что-то вроде того… – неуверенно поддакнул сапожник.

– Каторжники все на их стороне и среди легионеров тоже многие, – вставил Троппауэр.

– Я думаю, нам лучше сначала сделать вид, что мы тоже на их стороне, – сказал Голубь, – вы не согласны?

– Ну почему же… – с муками выдавил из себя сапожник, – только… надо осторожней… За ваше здоровье!

– Не беспокойтесь, – заверил его Голубь и надел рубашку. – Пойдем, – сказал он Троппауэру.

Они дружно кивнули Главачу и пошли искать Пилота.

– Умный человек, сразу видно, – сказал Троппауэр, когда они уже были во дворе.

– Что ты хочешь… Майор секретной службы… Но этому Пенкрофту-Лапорте я бы с радостью свернул шею. Только Шполянского жаль впутывать в историю… Поэтому пусть пока походит на свободе… Ты что?

Поэт смущенно потирал свой обезьяний подбородок.

– Я знаю, тебе тяжело с ними расстаться, – сказал он, потупив взор, – но все-таки прошу тебя, верни мне стихи, которые я отдавал на хранение…

Голубь молчал. Как сообщить поэту ужасную новость?

– Друг, – сказал он наконец убито. – Мужайся…

– Боже!

– Стихи были в клеенчатом мешочке, и их украли… – Они стояли, не произнося ни звука. Поэт тяжело вздыхал. Голубь попытался утешить его: – Там еще был мой бумажник… с пятнадцатью тысячами франков.

– Ах, что деньги! Негодяю нужны были… мои стихи. Какие тут могут быть сомнения, ведь он хотел убить меня из-за них… О…

По щеке Троппаузра скатилась слеза…

Они молча пошли рядом. Пилот был в спальне, в чем мать родила. Даже этого бывалого легионера измучил зной.

– Послушай, старый вояка, – начал Голубь, – тут некоторые затевают грязное дело. Не знаю, как ты, а я даже в этом подлом месте останусь верным солдатом Франции. Что ты насчет всего этого думаешь?

Пилот помедлил.

– Чего вы хотите?… Если нужно драться, можете на меня рассчитывать, но никого предавать…

– Об этом речи нет, – успокоил его Голубь.

– Только драться, – мечтательно произнес поэт, облизывая губы.

Потом друзья отыскали Шполянского, который в тот день вышел из больницы.

– Послушай, – стал объяснять ему Голубь, – ты человек государственный и обязан быть верен родине. Позор всему заплечному цеху, если хоть один из его представителей окажется недостойным носить котелок и черный галстук.

– Господа, – благородно заявил Шполянский, -вы можете положиться на меня. Моя верность вне сомнений. Я в своей жизни повесил не одного мерзавца, но только из любви к родине.

– А также доказал, – продолжил поток восхвалений Голубь, – что можешь быть солдатом, даже если все веревки оборвутся…

Минкус, Надов и выздоровевший после лихорадки Рикайев примкнули к ним. Их Голубь настроил в свою пользу признанием, что Главач – майор секретной службы и, по его сведениям, к ним следует карательный отряд. На Главача все теперь смотрели другими глазами, и многие даже с удовольствием оплачивали ему выпивку. Сапожник не понимал причины своей неожиданной популярности, но легко примирился с ней, ибо питал к вину самые нежные чувства.

– Теперь пойдем в столовую, – сказал Голубь, поскольку пара-тройка людей у них уже была, а он видел, как давит на Троппауэра пропажа стихов. – Я тебе сыграю отличную песню.

Но поэт продолжал мрачно идти рядом с ним и тяжело вздыхать.

– Лучшие мои стихи украли. Там был мой эпос «Завтра рота тренирует кисти рук». Тебе он так нравился…

Они сели за столик в углу. Им принесли вина, и Голубь полез в карман за гармошкой.

Но ее там не оказалось.

Вместо гармошки он вытащил бумажник Гризона с майорским жетоном, пятнадцать тысяч франков, блокнот и вырезку из газеты…

Голубь глупо уставился на ворох вещей.

– Что это? – спросил Троппауэр.

– Вещи, которые… были в клеенчатом мешочке… Который пропал из сейфа… А теперь они в кармане!

– Мои стихи! Они ведь тоже были там! – в волнении воскликнул поэт. – Смотри скорей в кармане!

Но напрасно Голубь шарил. Стихов не было.

– Нету… – пробормотал он. – Все отдал обратно… даже пятнадцать тысяч франков…

– Так я и думал, – горько сказал поэт, – он знал, мерзавец, что ему нужно. Станет он цепляться за какие-то пятнадцать тысяч франков, когда у него есть почти все подлинники Троппаузра.

Губы у него дрожали, а большие серые глаза влажно блестели…

2

Голубь угрожающе поднялся.

Так– так! Никто другой, кроме как мальчишка-араб, который постоянно вертелся возле стола вокруг снятой рубашки, не мог подсунуть ему вещи в карман! Но куда же подевался этот шпаненок?