Аванс прошлому

Когда мы пришли, попали сразу в большой светлый зал, отделанный резным деревом. В зале людей было мало, это были участники данной передачи из других районов. Произошло легкое замешательство, конечно, больше с нашей стороны. Мы должны были сами представляться… Нас попросили сесть. Разговор неминуемо зашел об утреннем происшествии, но, продержавшись минут пять, истощился, и мы сидели молча и глядели друг на друга, тяготясь нашим молчанием.

К счастью, скоро в столовую вошел Гамзатов в сопровождении нескольких человек. Увидев нас, он удивленно закусил нижнюю губу, и брови высоко поднялись. Нас представили. По лицу поэта я догадался, что о случившемся с нами ему известно.

– Не переживайте! – по-простецки обратился он к нам, пожав руку заведующему отделом культуры.

– Я за вас отстрелялся. Чуть больше положенного пришлось посидеть перед объективом, но ничего – выдержал.

– Тогда с нас магарыч! – шутливо сказал наш зав. отделом культуры и поставил на стол объемную канистру замечательного дагестанского вина.

После обеда, во время которого мы радушно разговорили Гамзатова, беседа продолжалась. Поэт, философ, сын Гамзата Цадасы, балагур-рассказчик – он захватил нас своим вниманием.

Мы слушали его, как говорится, раскрыв рот. Не верилось, что Расул Гамзатов – удачливый, везучий, обласканный Сталиным, собеседник Шолохова, друг Твардовского, Фадеева, Симонова, живой классик – сидит рядом.

Родился он в высокогорном ауле отца – Цада. Это маленькое селение стало потом связано со всем миром.

– Отсюда широко и далеко видно, – шутя и улыбаясь, рассказывал поэт. – При жизни отца здесь побывало много известных гостей, писателей, деятелей культуры, и уже ко мне приезжали не менее известные. К отцу приезжали Николай Тихонов, Владимир Луговской.

В одиннадцать лет я читал им свои стихи. А они читали свои стихи отцу. Это они открыли отца всему свету. Позже приютили меня в Москве.

Гамзатов рассказывал, а мы, затаив дыхание, слушали.

– Меня часто спрашивают, сильно ли было влияние отца, – продолжал он. – Как тут ответить? Я считаю Гамзата Цадасу великим поэтом, но стихотворцем я стал, когда самостоятельно, без его влияния серьезно занялся поэзией. В 1945 г., после войны, я приехал в Москву и поступил в Литературный институт.

– Иногда говорят, что вас, дескать, поэтом сделали переводчики, – задал кто-то вопрос.

– Что же, я рад, пусть будет так. Правда, я об этом не думаю. Хотя почти все мои переводчики это мои сокурсники по институту, и мы дружили с тех послевоенных лет, когда никто не знал, кем и чем мы будем на этом свете. Я им всем благодарен, что они помогли мне обрести всесоюзное имя, стать известным русскому читателю.

Да что говорить, у меня есть национальное чувство, а националистических чувств нет и не может быть. Да и не только у меня, у всего моего народа. Особенно сейчас, когда вся страна приняла нашу беду и боль и пришла нам на помощь.

Разговор продолжался на многие темы. Потом мы своим ансамблем исполнили пару дагестанских песен, замечательную лезгинку и по чьему-то заказу «Очи черные».

Несколько раз Гамзатов нарочно проходил мимо наших столиков.

Наши глаза каждый раз встречались, и каждый раз в его глазах я видел лукавый и нежный огонек. Наше никем не подозреваемое знакомство делало нас чем-то вроде заговорщиков, людей, посвященных в одну тайну, и эта таинственность притягивала нас друг к другу крепкими задушевными нитями.

Зашел разговор о двуязычии.

– Конечно, великий русский язык стал для нас всех объединяющим вторым языком. Двуязычие для наших народов это как бы два родных языка, – заметил Гамзатов. – Но двуязычие нельзя насаждать. Я говорю о своих дагестанских народах, а дело других – это их дело. Я считаю, что чем больше языков знаешь, тем лучше. Для малочисленных народов это особенно важно.

В раздумьях мы еще больше замкнулись, переваривая сказанное, а Гамзатов продолжал:

– Без языка и истории нет народа. Мой народ, быть может, не такой великий, но история дагестанского народа и богата, и поучительна. Все в ней переплелось: и беды, и радости человеческие.

Он вместе с нами немного помолчал, а потом продолжил:

– Я с подозрением гляжу на людей, которые высокомерно говорят про историю других народов: «Приукрашивание…». В Армении – древняя история, в Грузии – древняя история, в Узбекистане – древняя история. Разве можно сомневаться в этом? Да и зачем? Что есть, то есть, чья-то история моложе, чья-то древнее, глубже. Надо изучать друг друга. А не завидовать. Это же прекрасно, когда народы будут знать историю друг друга. Ведь столько еще не познанного в любой истории.

Написал об этом и подумал: «Словно вчера это сказал для нас. Чего мы боимся? Истории? Правды? Самих себя? Или снова и снова страшимся национализма? Но у каждого народа своя национальная история, а в этой истории свои герои, судьбы, свои сложные социальные коллизии. Зачем же «вырезать» историю, она ведь не кинопленка».

Как необходима сегодня тесная связь между людьми, между народами.