Авантюра леди Шелдон

– О да, – кивнула Роуз, – он очень силен и не пьет ни капли.

– Это хорошо. – Джеймс побарабанил пальцами по столу и снова взялся за ложечку. – Тогда мы можем временно оставить эту тему.

– Расскажите мне о карте, – предложила Роуз. – Я хочу знать, ради чего мы пожертвовали месяцем.

– А вы написали бабушке?

– Да, сегодня утром, и отправила письмо. Она получит его и не станет волноваться, что от меня так долго нет вестей. Самое главное, Эмма теперь знает, что вы вернетесь. Но не стоит сейчас об этом, – поспешно добавила она, глядя в помрачневшее лицо Джеймса. – Карта гораздо интереснее.

– Ах да. Пейтингерова таблица. Ну что ж, она мало напоминает те карты, к которым мы привыкли теперь, и, скажем так, довольно велика. Целых одиннадцать пергаментных листов – говорят, должен быть двенадцатый, где нарисован Иберийский полуостров, но, увы, эта часть утрачена. Там не соблюден масштаб, зато изображено пятьсот пятьдесят пять городов, обозначены маяки и святые места. Общая длина карты, если сложить листы один за другим, – чуть больше двадцати двух футов[4].

Роуз ахнула:

– Я думала, это небольшой свиток!

– Увы. Римляне были людьми основательными, и созданное ими картографическое чудо не умещается в привычные для нас параметры. – Джеймс заговорил более горячо и увлеченно. – Она очень красива, эта карта. Города отмечены домиками, все тщательно прорисовано. Правда, копиисты совершили несколько незначительных ошибок, когда создавали то, что сейчас известно как копия Ортелия, но это мелочи, поверьте. Вам понравится, когда вы ее увидите.

– И вы уверены, что этот ученый, Фонсека, поможет ее найти?

– Я надеюсь.

– А какова ее цена? Если уж охотники встали на ваш след.

Джеймс развел руками.

– Зависит от того, кому она достанется. Для людей культурных, не гоняющихся за выгодой, копия Ортелия, разумеется, бесценна. Этих копий не так уж много осталось, и за обладание подобным раритетом станут биться различные музеи, ведь выпросить у Габсбургов оригинал не представляется возможным. А вот для частных коллекционеров, что прячут свои приобретения в специально оборудованных залах закрытых поместий, цена, конечно, есть. И начинается она с нескольких тысяч фунтов.

– Но это же целое состояние!

– Я знаю.

– И у вас никогда не было искушения продать свою находку? Не эту, а какую-нибудь из предыдущих.

Джеймс покачал головой.

– Нет. Я, видите ли, весьма равнодушен к деньгам; у меня их достаточно, чтобы заказать хорошую каюту на пароходе и чтобы путешествовать туда, куда я захочу, я не гонюсь за звонкой монетой. Вы можете сказать, что я ведь знатного рода и не испытывал недостатка в деньгах, и лишь поэтому могу рассуждать подобным образом, но…

– Кузен, о чем вы? – удивилась Роуз. – Вы же помните те трудные времена для нашей семьи. Тогда мы все пострадали, но, к счастью, это длилось недолго. Хорошо, что сейчас вы приумножили состояние – бабушка говорила, вы и управляющий вкладывали в мануфактуры, да и она сама присматривала за делами. Но я помню, как это было.

– Да, верно, – медленно произнес Джеймс и отвел взгляд, рассматривая берег за окном, – я немного запамятовал. Значит, вы и правда поймете. Мне приходилось терпеть лишения, но я не испытывал никакого желания продать найденное. Я хочу, чтобы оно уходило к людям. Люди создали это, люди, жившие до нас, и это должно быть доступно всем, кто захочет взглянуть. Я считаю, что археологические находки вдохновляют на сотворение прекрасного. Если б я был художником, то написал бы уже множество картин о Египте, но рисую я весьма средне. Хватает лишь для баловства картографией.

Роуз смотрела на его четко очерченный профиль и пыталась гадать, что же он повидал, этот человек.

У Джеймса гладкая кожа с въевшимся загаром – свидетельство того, что кузен много времени проводит в жарких краях. Он совсем утратил лондонский аристократический выговор, однако по-прежнему говорит как аристократ, хотя в его речи временами проскальзывают простонародные словечки. Его волосы выгорели под солнцем до неопределенно-пегого состояния, а по тыльной стороне правой ладони тянется тонкий, еле заметный шрам. Что за оружие нанесло эту рану – или, быть может, коготь хищника? Кем стал тот суровый, неприязненный молодой человек, который приехал к бабушке Эмме, чтобы проститься навсегда и уехать из ненавистной страны, забыть ее, словно той вовсе не существует?

– Я понимаю, что вы совсем не хотите возвращаться в Англию. – Роуз не могла смолчать, ей требовалось поговорить о семье – тема, которую они с Александром почти не затрагивали. – Неужели вам так ненавистен Холидэй-Корт?

Джеймс по-прежнему на нее не смотрел.

– Дом как дом.

– Вы так и не простили их? – шепотом спросила Роуз. – Да?

– Кого? – Вот сейчас он взглянул на нее, резко и холодно.

– Ваших родителей.

– Ах, этих людей… Мне не нужно их прощать или не прощать. – Ей показалось, что он говорит с трудом, и Роуз не могла понять почему. Или до сих пор так сильны те давние чувства? – Никто не выбирает свою смерть. Они умерли, их больше нет, зачем ворошить прошлое?

– Но для вас…