Авантюрист поневоле

— Послушайте, — начал Виктор, неуверенно подходя к фермеру. Борт стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на своих новых работников и пытался угадать, кто из них первым сбежит. — Я не из этого мира, понимаете?

— И что с того? — буркнул Борт с ухмылкой, которую можно было бы назвать добродушной, если бы не тот факт, что добродушие давно покинуло этого человека и, вероятно, вообще не возвращалось.

— Я серьёзно! — продолжал Виктор, размахивая руками, как человек, пытающийся объяснить пчёлам концепцию пасеки. — Я из другого мира! Попал сюда по ошибке! Моё настоящее тело похитили!

Борт слегка приподнял одну бровь, что, вероятно, в его мире было эквивалентом удивлённого вскрика. Он внимательно оглядел Виктора сверху вниз, будто оценивал, можно ли с таким багажом провести хотя бы половину пахоты.

— Из другого мира, говоришь? — наконец протянул он, как человек, который слышал подобные оправдания чаще, чем хотелось бы. — А какой именно мир? Многомирье, понимаешь, — это тебе не два квартала в городе. Тут тебе тысячи миров! Ты из какого конкретно?

— Я... эм... ну, из такого, где есть... компьютеры, машины, интернет... — Виктор осёкся, понимая, насколько его описание не впечатляет.

Борт кивнул с таким видом, будто наконец всё понял, и, конечно же, не собирался этого показывать.

— Ну, в таком случае… — проговорил он, с лёгкой улыбкой на краешке губ. Потом ловко сунул лопату в руки Виктора, как будто вручал награду за оригинальность. — Вот лопата, — указал он на лопату, как будто Тюрин мог её не заметить, — а вот там конюшня.

— Что? Я должен... что делать? — Виктор ошарашенно уставился на лопату, словно впервые видел это загадочное устройство.

— Убирать за лошадьми, — невозмутимо ответил Борт, развернувшись к Рейне с Гримзлом.

Тюрин, наконец, осознал, что дипломатия в этой компании не просто бесполезна — она буквально угрожала его физическому здоровью. Особенно если в зоне видимости находилась Рейна. В подобных условиях он пришёл к единственно здравому решению: плыть по течению. А лучше даже грести, если вдруг под рукой окажется весло или, на худой конец, лопата. Сдался он? Нет, что вы. Он мудро принял неизбежное и решил делать то, что умел лучше всего: работать.

Надев наушники, он включил первую попавшуюся песню и приступил к чистке конюшни с той степенью философского спокойствия, которая приходит только тогда, когда ты полностью сдаёшься в руки абсурда. И, честно говоря, это оказалось не так уж и плохо, если учесть, что альтернативы в этом мире могли быть значительно неприятнее.

Вспоминая дедушку, Тюрин невольно улыбнулся. Старик часто возил его на дачу и ещё в детстве приучил его к тяжёлому труду, называя это «формированием характера». «Работа на земле — это благородное занятие», — любил говорить дед, поднимая лопату как некое священное орудие. Он стоял над огородом, как древний бог грядок и картошки, излучая спокойствие и силу. Виктор, правда, тогда не особо оценил всю величавость момента. Он вскопал половину огорода, потом отдал лопату деду и посоветовал ему, по аналогии с кротами, поискать картошку, потому что сам он собирался смотреть мультики.

Теперь же, день за днём, Тюрин выполнял поручения Борта. Борт был человеком, у которого работа на ферме входила в кровь вместе с кислородом, а иногда — и вместо него. Тюрин копал, таскал, поливал и снова копал, словно участвовал в бесконечном круговороте сельского хозяйства. Работал он честно и добросовестно, потому что, как бы не хотелось признать, другого выхода у него не было. А ещё потому, что музыка позволяла его разуму временно находиться где-то далеко, вне досягаемости этого странного мира с его причудами.

Рейна, несмотря на свой бурный темперамент и привычку ворчать на всё, что только могло вызвать раздражение (а список раздражителей у неё включал, кажется, всё, начиная от людей и заканчивая погодой), всё же свою работу делала. Особые антипатии у неё вызывали лопаты и окружающие, которые ими пользовались. Но, что удивительно, никто из этих людей пока ещё не получил лопатой по голове, хотя по её выражению лица можно было заподозрить, что этот момент мог наступить в любой момент. Но до сих пор Рейна сдерживалась. Пока что.

Гримзл же был сущим воплощением лени и коварства. Он обладал редким талантом делать ничегонеделание так, что это выглядело почти как труд. Нет, ленивым его назвать было сложно. Скорее, он был мастером экономии жизненных ресурсов — своих собственных, разумеется. Всё это время он жил с уверенностью, что судьба непременно вознаградит его за это искусное балансирование между трудом и отдыхом. Рано или поздно на его маленькие, но крайне экономные плечи свалится великая миссия, достойная истинного героя. Ну или, по крайней мере, работа попроще.