Авантюристка (Тайная любовница Петра I)

– Прощай, князенька. Не рассказать тебе никому, как Марья Гамильтон мстит за обиды. А жаль! Многим было бы то на пользу. Несите его! – властно проговорила она и отворила двери.

XV

Все поиски исчезнувшего князя оказались тщетными. Искали его целый день, и всю ночь, и весь следующий день, но никто и нигде не мог найти его.

– Как в воду канул! – говорил Никита Тихонович, не сознавая, что говорит правду.

Вся усадьба была поражена этим таинственным и внезапным исчезновением.

По приказанию Стрешнева допрашивали дворню и людей на деревне, послали в леса и по окрестным селам, шарили и искали везде – нигде не было ни малейших следов князя.

Никита Тихонович был очень обеспокоен этим непонятным событием, которое клало пятно на его дом и могло сильно повредить ему в глазах царя, если бы это дело дошло до него. А как же было не дойти ему до него?..

– Что за странная оказия! – говорил Стрешнев, разводя руками в полном недоумении. – Уж не уехал ли он в свою вотчину али к войскам? Но как же так, не простившись? Не слыхать и не видать того, чтобы так поступали.

Допрашивал он и Марью Даниловну в присутствии Телепнева, который тоже был очень обеспокоен исчезновением князя…

– Не видала ли, Машенька, его ввечеру? Ты последняя говорила с ним в саду.

Но Марья Даниловна прямо на вопрос не ответила.

– Разве я пес его, чтобы ходить за ним по пятам? – гневно и гордо возразила она.

Но, встретив на себе упорный взгляд Телепнева, она быстро опустила глаза, и легкая краска залила ее лицо.

Она уже несколько дней чувствовала, как Телепнев, этот отвергший все ее искания красавец, неотступно следил за ней и как будто даже подозревал ее…

Телепнев действительно был проницательнее всех в доме, и все поведение Марьи Даниловны в стрешневской усадьбе с первых же дней казалось ему подозрительным. Теперь же, когда он близко и душевно сошелся с покинутой женой Стрешнева, после их долгих и продолжительных разговоров по душе, после того, как она в минуту душевного одиночества и огорчения рассказала ему, что любила его, будучи девушкой, что вышла замуж за Никиту Тихоновича только по воле родителей, они стали так близки друг к другу, как брат и сестра. Когда же она рассказала ему всю драму своей жизни в усадьбе, рядом с наложницей мужа, покушение Марьи Даниловны на ее жизнь, Телепнев понял, что в богатом доме этом давно уже неладно.

Телепнев, улучив минутку, подошел к Марье Даниловне, остановил ее властно, заставив выслушать его, и твердо проговорил, зорко глядя ей в глаза:

– Мне известно, по словам князя, что он любил тебя. Скажи прямо, что ты с ним сделала?

Молодая женщина окинула его насмешливым взглядом, смерила его с ног до головы и небрежно ответила ему:

– Ты что за судья здесь? Кем и от кого поставлен? Что любишь да милуешься с боярыней, так думаешь, что всему дому голова? Слушай же, что я тебе скажу в свою очередь. Любить меня волен, кто хочет. И князю твоему не могла воспретить я этого. На любовь нет заказа…

– Но ты не любила его? – продолжал он допрашивать ее.

– Не любила, коли тебе знать это нужно. Что из того?

– А то, что могла извести его, ежели он не давал тебе проходу со своей любовью.

Она засмеялась.

– Ежели бы я всех изводила, кто любил и любит меня, – много могилок прибавилось бы на земле, – дерзко проговорила она, не сводя с него глаз. – Эх, Борис Романыч, горяч и молод ты больно, скор и прыток! На себя бы примерил. Вот ведь, – с обидной насмешливостью прибавила она, – уж я ли не старалась показать в первые дни, как ты поселился у нас, что ты мне мил, что полюбился ты мне. А ты не обратил на меня никакого внимания и стал миловаться с боярыней.

– Не смей говорить про боярыню.

– Вот на! Почему бы так? Ну, так глядела я на ваши любовные шашни и поняла, что не лучше она, нежели я. А что из того, что ты не полюбил меня? Стало быть, ежели я теперь пропаду из дому – значит, ты извел меня?..

Она опять рассмеялась и отошла от него, пожав плечами.

Но из всей ее речи, из выражения глаз ее, из того, что губы ее слегка задрожали, когда он поставил вопрос ребром, и еще из мелочных, еле уловимых подробностей, в которых он не мог бы даже дать себе ясного отчета, потому что они больше чувствовались, нежели познавались разумом, он пришел к убеждению, что над князем совершено страшное преступление, и что преступление это – дело рук именно Марьи Даниловны.

Он сообщил об этом предположении, перешедшем в уверенность, Наталье Глебовне, но она со своим обычным простодушием попробовала защитить Марью Даниловну:

– Быть может, князь сам наложил на себя руки, ежели ты сказываешь, что любил он ее безнадежно, Борис Романыч.

– Не может того быть, боярыня, – возразил Телепнев. – Князь был богобоязненный человек и не взял бы такого смертного греха на душу. Да и храбростью он никогда не отличался, не тем будь помянут. Но, клянусь, я выведу ворога вашего дома на светлую воду!

Однако острота первого впечатления прошла, как проходит все в мире, и мало-помалу событие это стало забываться, как забывается также все в мире – доброе и злое, грустное и веселое.