Авантюристка (Тайная любовница Петра I)

– Ну, вот… – сказала она. – Эта шутка мне больше нравится. Так бы ты и всегда шутил, оно было бы куда веселее.

– Я не шучу. Я служу кузнецом в царской кузнице, и царь знает меня и одобряет мою работу. И все вельможи знают меня. И полковник Экгоф, который управляет кузницей, знает меня.

Он насмешливо взглянул на нее.

Она вздрогнула.

«Так он знает даже про мои отношения с Экгофом?» – промелькнуло у нее в мыслях, и она почувствовала страх…

– Кончим разговоры, – наружно спокойно произнесла она.

– Кончим! Я сам только этого и дожидаюсь! – согласился цыган.

– Чего ты от меня хочешь?

– Я уже сказал.

– Но, Алим, – вдруг мягко сказала она и хотела взять его за руку, которую тот отдернул, – ты подумай, я служу при дворе, меня любит сам царь. Всю жизнь рвалась я к этому. Все преступления, которые я сделала…

– Моими руками… – вставил он.

– Все невзгоды, которые я перенесла ради достижения этой цели, все… все… Все это я должна забыть, бросить все, чтобы идти за тобою в какие-то степи, в какой-то табор, к чужим, незнакомым мне людям… Для чего? Ты не хочешь этого, ты только нарочно говоришь это, чтобы сделать мне неприятное. Да и зачем тебе это? Ты отстал от той жизни. Ты привык к другому. Разве тебе нехорошо здесь? – ласково спросила Марья Даниловна. Но Алим тотчас же страстно возразил:

– Как бы мне хорошо ни было, мне там лучше. Разве рыба в лоханке лишена воды? Но у нее нет простора, нет свободы. И совесть моя не спокойна. Я до сих пор вижу Стрешнева, которого я задушил, вижу обгорелый труп карлицы, вижу пламя, в котором сгорела усадьба. Все вижу я по ночам, и сон мой неспокоен, как неспокойна моя совесть. Но ежели я уйду туда, с тобою, я буду знать, для чего я все это сделал, и совесть моя успокоится.

– Но разве ты все еще любишь меня?

Он грубо схватил ее за руку.

– Я ненавижу тебя! – почти крикнул он. – Ты горе моей жизни!

– Так уходи в свои степи, я помогу тебе, и оставь здесь свое горе, – улыбнулась она, высвобождая руку, которую он больно стиснул.

– Я не уйдут без тебя…

– Но почему, почему же, ежели ты не любишь меня?

– Я ненавижу тебя, – повторил он с прежней силой. – Да, ненавижу, но порой проходит ненависть моя, и мне кажется, что я опять люблю тебя, как любил свою потерянную совесть…

Она нахмурилась и, не давая ему продолжать, резко проговорила:

– Довольно, цыган. Много наболтал ты тут всякого вздору. Я не хочу тебя более слушать. Когда-то мы стояли на одной дороге, но теперь наши дороги далеко разошлись друг от друга. Тебе не достичь меня по моей, я не пойду по твоей. Ты говоришь, что не страшишься моих угроз, я не боюсь твоих. Разойдемся. Будем, значит, бороться друг с другом, а кто поборет – увидим.

Она отстранила его жестом со своей дороги – и он пропустил ее.

– Хорошо, – проговорил он, посторонившись. – Будем бороться. Но помни: или ты будешь моею и уйдешь со мной, или погибнешь…

Она пожала плечами и, ни слова не сказав ему в ответ, спокойной поступью пошла к ограде Летнего сада.

В качестве столичного губернатора светлейший Ментиков обязан был ежедневно объезжать город и о всем замеченном им каждое утро доносить лично императору.

Во всякое время года и во всякую погоду князь совершал свою прогулку по городу, выезжая из дому рано утром. Вот и в это утро вошел его денщик и доложил, что поданы лошади…

– Знаю, – резко ответил князь. – Того ради и одеваюсь.

Денщик, однако, не уходил и переминался с ноги на ногу у порога.

– Что тебе еще?

Денщик доложил, что приехал полковник Экгоф и желает видеть князя по экстренному делу.

Меншиков терпеть не мог никаких экстренных дел и еще больше не любил ради одного дела откладывать другое, уже задуманное. Тем более сегодня он был не в духе и потому тотчас же рассвирепел и крикнул денщику:

– Полковник Экгоф! Что ему еще от меня нужно? Мне некогда с ним разговаривать. Пусть завтра заедет.

Но не успел он проговорить этих слов, как дверь отворилась, и в ней показался сам полковник Людвиг Экгоф.

– Простите меня, ваша светлость, – спокойно и с достоинством проговорил он, – но у меня тоже нет времени заезжать завтра.

Меншиков злобно взглянул на него из-под своих седых бровей.

– Стало, ты нынче у дверей, подслушиваешь, Экгоф, – сказал он ему.

– Нет, князь. Но я, долго поджидая ответа, пришел в нетерпение и подошел к дверям. Я услыхал ваши речи. Мне ждать некогда, и с позволения вашей светлости, я тотчас же доложу то, что имею сказать.

– Говори, коли так, – пожав плечами, ответил ему Меншиков, внутренно удивляясь его смелости и необычайной настойчивости. – Что развесил уши, ступай! – накинулся он на денщика. – Говори же!

Он даже кивнул Экгофу головой на кресло, но сам не сел, а продолжал одеваться.

– Говори, – еще раз повторил он, видя, что полковник медлит, – или я тебя отсюда вышвырну. В чем твое дело, если у тебя есть таковое?

Наконец, после некоторой внутренней борьбы с самим собою, Экгоф решился:

– Дело идет об одной преступнице, князь, которую я хочу предать вашему усмотрению.

– О преступнице?.. О какой там еще преступнице, говори толком и не тяни по-пустому.