Авантюристы

Из Тамбова уезжали рано Ильиным днем. Как водится, небо занавесилось тучами. С самого утра зарядил дождь с грозой и поливал до самого вечера. Небо хмурилось и весь следующий день. Нарышкин, как часто случалось с ним в дороге, впал в меланхолию и мало обращал внимания на выразительные взгляды, которые посылала ему Катерина. Заубер всю дорогу о чем-то сосредоточенно размышлял, почти не отвлекаясь на тянущиеся за окном дилижанса однообразные, впрочем, ландшафты. Он так и сяк разглядывал манускрипт, что-то бормоча про себя, при этом лик его был хмур и непроницаем. На подъезде к Орлу, немец неожиданно просветлел и хлопнул себя по лбу, да так, что соскочило penz-nez.

— Das ist richtig! — воскликнул он, широко улыбаясь. — Я есть на правильном пути!

— А то! — встрепенулся полусонный Нарышкин, по-своему истолковав его радость. — Скоро, Иоганн, Оку будем переезжать. Она тут — ручей по сравнению с Нижним, но тоже по-своему хороша.

— Я ведь, брат, родился в этих краях, — почему-то смущенно добавил Сергей.

Тяжелый дилижанс въехал в Орел, миновав узкую каменную арку Московских ворот, скатился вниз по длинной, вымытой дождем улице к реке и вскоре загромыхал по мосту, а в это время в вечернем небе взошла радуга. Она выстреливала из Посадской слободы, грациозно выгибалась над Банной горой и публичным Шредерским садом, а затем падала куда-то в багрово-синий сумрак позади сверкающих куполов Успенского монастыря.

— Эге-гей! — крикнул Нарышкин испуганно всхрапнувшим коням.

— Эге-гей! Zaljotnije! — подхватил Иоганн Карлович и, высунувшись в окно экипажа едва ли не до половины, пропел на родном языке некий музыкальный фрагмент, который в приблизительном переводе выглядел бы так:

«О, закат золотой,
Ты посланец любви святой,
Вздохи, слезы мои
К ней донеси ты…»

На следующий день ночевали в Курске, который никому из компании почему-то не показался. Город и город. Что с него взять? Таких мест хватает в необъятной матушке-России. Все они чем-то между собой похожи, как близнецы. Будь, например, этот город человеком, про него бы, пожалуй, сказали пословицей: «Ни в городе Иван, ни в селе Селифан»… или: «Ни Богу свечка и ни черту кочерга.» А про сам город Курск что можно было сказать? Ну, действительно — стоит и стоит. Давно стоит. Вроде, никому не мешает!

И дело тут отнюдь не в архитектуре. Просто так случается в долгом путешествии. Скажем, ты, сладко потягиваясь и зевая, выглядываешь ранним утром из окна своего экипажа… А экипаж проезжает в это время обычный заштатный городишко. Ничего особенного — речка, забор, колокольня…

Но то ли ты хорошо выспался и встал с правильной ноги, то ли сытно и вкусно поел давеча в придорожном трактире, и это все наилучшим образом переварилось в желудке, то ли просто у тебя с утра хорошее настроение…Черт его ведает! Но вдруг ты понимаешь, что городишко этот заштатный тебе нравится. Нравится!!!

И речка, в которой плещутся грязные утки, блестит как-то по-особенному приветливо. И серый забор с навалившейся на него сиренью мил. И даже торчащая пугалом среди стаи галок облупленная колоколенка отчего-то кажется такой величественной, что так и тянет стащить с головы шапку и перекрестить лоб.

А бывает, что ты просыпаешься таким же точно утром. Солнышко встает, птички щебечут, дорога убегает из-под колес… Но что-то не так. Не так! Вот ведь, кажется, и выспался, почти не отлежав себе конечности, и живот не сильно бурчит после вчерашнего, и вообще, все как будто бы не совсем плохо. А вот поди ты. Выглядываешь в окно и видишь в нем тот же набор компонентов: речку, колокольню, забор… Ты рассматриваешь все это с минуту-другую, а потом неожиданно для самого себя произносишь: «Тьфу!», зашториваешь окно и, закрыв глаза, пытаешься снова уснуть.

Проезжая Курск, Нарышкин плевать на его красоты не стал. Он оглядел достопримечательности, во всяком случае, те из них, которые открывались взору из окна дилижанса, и слегка зевнул. На переправе через реку Сейм зевнул во второй раз.

— Город как город, — подумал «Гроза морей» и, когда экипаж подкатил к гостинице, зевнул в третий.

Гостиница была ни то ни се, желтое здание в два этажа с подъездом, окнами и крышей… Да, еще трубы на крыше и вывеска. Все.

Сергей слегка оживился только тогда, когда оглядел предоставленный ему во втором этаже заведения номер, половину которого занимала колонна. Могучая колонна антично-губернского стиля перла прямо из свежеокрашенного дощатого пола и расцветала под потолком гигантской ионической капителью. Она выглядела здесь столь же нелепо, как нелепо выглядел бы баобаб, перенесенный, скажем, в дачную оранжерею.

— Что это? — обнимая взглядом исполина, спросил Нарышкин.

— Нумеров на всех не хватало-с, — обстоятельно объяснил коридорный. — Вот мы и пристроились. Балкон снаружи кирпичом заклали, чтоб снутря площадей под жилье больше стало. А колонна по хвасаду шла. Что ж ее теперь ломать, красоту такую?!

— Разумно, — согласился Нарышкин. — А почему здесь три кровати?