Авантюристы

Эван, думаю, какой ход получается! Не след мне темноты дожидаться, а то и впрямь на тот свет вся недолга! Извернулся я кое-как, веревки ослабил, да и размотался весь. Дождался, покамест тихо стало, доковылял кое-как до трапа, выполз на палубу и бултых, будто куль дерьма за борт! А там уж, видать, Господь пособил! До времени я в порту за штабелями отлеживался, а уж по темноте до фатеры нашей добрался… Вот и весь мой рассказ.

— Он так и сказал: «будем в Истамбуле»? — переспросил Нарышкин.

— Так и сказал, — кивнул дядька.

— Стало быть, противостояние наше продолжается! — усмехнулся Сергей, поймав выразительный взгляд Заубера. — Получается, что Трещинский уверен, что мы тоже направляемся в Турцию?

— О да, — хмуро согласился Иоганн Карлович. — И это есть отшень плохо!

— Это есть хорошо, потому что у меня чешутся руки намять бока мерзавцу Левушке. Теперь, когда мы знаем, что он хочет завладеть реликвиями, мы обязаны опередить Трещинского.

— Если мы это не сделать, может случиться то, что нельзя поправлять! — вставил Заубер. — Мы должен действовать отшень бистро!

Моня не заставил себя долго ждать. Это был шумный, развязный, напористый еврейчик лет тридцати, со щегольскими усишками и кокетливо вьющимися пейсами, в длиннополом поношенном, но, как видно, сшитом на заказ сюртуке. Подвижными, маслянистыми, близко посаженными глазками он сразу с головы до пят огладил зардевшуюся Катерину, и это обстоятельство не понравилось Нарышкину.

Брейман расшаркался перед девушкой, ухватил ее руку и поднес к губам.

— Маммуазель, Ваши прекрасные глаза заставляют мене забывать, хто я есть!

— Ой, да что Вы, сударь! — отмахнулась Катерина, и по лицу ее растекся румянец. Сергей заметил, что грубая галантность пришлась ей по вкусу.

Моня раскланялся перед Нарышкиным; как старому приятелю кивнул Зауберу.

— Ну, и где у нас случилось? — спросил он, вертя головой во все стороны.

Сергей пригласил его в хату и в двух словах обрисовал ситуацию. Моня ухватил суть дела «с первых аккордов». Он вскочил и забегал по комнате, притворно всплескивая руками.

— Нет, Вы мне просто начинаете нравиться! Вы вот это здесь изволите рассказывать на полном серьезе или Вы просто подумали, чтоб пристроить Моне жмурку? С мене же вся Одесса потом будет смеяться! Воздухоплавательная компания! Скажу Вам без лишних ушей за то, что мой дядя, который самых честных правил, он же полный адиет! Этот инженер с дипломом, ну как его еще изволите называть? Разве что придурком! Одесса, Букарешт, Стамбул… не смешите мене! У нас таким распоследний поц не занимается! Это же полный карман гембеля!

— Ну, хватит обезьянничать! — оборвал его Нарышкин. — Короче, Вы беретесь или нет?

— К мене вопросов быть не надо, — перестав смеяться, ответил посерьезневший Моня. — Сдается, что я с этого буду иметь одну беременную голову!

— Сколько Вы хотите? — в лоб спросил Нарышкин.

— Жить надо так, чтобы потом не было печально, а залететь на глупости мы всегда успеем, — уклончиво ответил Моня.

— Двадцать процентов Вас устроит?

— Вы мне нравитесь все больше! Пятьдесят!

— Тридцать!

— Больной вопрос недешево тянет! Сорок пять, Ваше здоровье!

— Сорок, — угрожающе сказал Нарышкин. — Это мое последнее слово!

— Я Вас умоляю, сорок так сорок! Зачем же кипятиться! Я строю Вам дальше Вашу акционерную лабуду, или Вы мне лепите балабуза!

— По рукам, — мрачно констатировал Нарышкин, мало что понявший из Мониной трескотни.

Несмотря на то, что Брейман не показался Нарышкину серьезным человеком, каким-то образом тот «расстегнул» одесских купцов и принес целый ворох денег. Вернее прикатил их на тачке, прикрыв сверху какой-то грязной ветошью. Увидев полную тачку ассигнаций, ошалевший Гроза морей развел руками.

— Черт возьми, вот это я понимаю!

— Но… почему в тачке? — спросил он Моню.

— А ше, я буду у всей Одессы на виду, как той баклан, ходить с оттянутыми карманами? — обиженно выдал Моня, вываливая деньги на стол.

— Ну и как все прошло? — поинтересовался Нарышкин, не отрывая взгляда от денежной горки.

— Моня сделал такой заманухис, шо наши одесские артельщики таки да поверили, — скривился в улыбке Брейман.

Запершись в комнате, они с Нарышкиным все тщательно пересчитали.

— Двадцать тысяч! — ошалело пробормотал Сергей, когда ассигнации были сочтены.

— Так о тож! — потирая руки, хмыкнул Моня. — С такими деньгами вашему пузырю можно уже и не взлетать.

— То есть как? — удивился Нарышкин.

— Шутю! — осклабился Брейман. — Купечество делает нам хорошо не для того, чтобы им сделали на головы с тем же удовольствием! Не имейте волноваться, я уже тиснул объявление за полет в «Одесский вестник»!

Всю следующую неделю вокруг хаты инженера Ланжерона кипела бурная деятельность. К дому в арбузной гавани зачастили рассыльные, на подводах и пешком доставлявшие всевозможные свертки, пакеты, тюки и ящики. Стали являться какие-то криминального вида «эксперты», заходившие в мастерскую и осматривавшие будущее воздушное судно. Они цыкали зубом, сплевывая шелуху от семечек, и досаждали инженера разнообразными идиотскими вопросами.