Авантюристы

Там тысяча и дерево одно стоят на кронах друг у друга;
В срединной роще, как войдешь, сочти деревья
От крайнего по восемь влево, вправо,
На этом поле, сам с собой играя,
На третий ряд бойцов своих сдвигая.
И если конница противника к царю поскачет дважды,
Ее слоном ты грозно должен встретить.
Свети свечой: в том месте будет рыба,
Под ней сокровища ты обретешь однажды.

— Нужно спуститься на второй ярус, — Заубер показал рукой в дальний угол. — Там лестница, коммен зи битте!

— Слон меня смущает, — тревожно огляделся Нарышкин. — Были в Византии слоны? Думаю, пожалуй, только в виде слоновой кости.

— Скажи-ка, Терентий, в Греции есть слоны? — спросил он.

— В Греции все есть… — глубокомысленно отозвался дядька, трубно высморкавшись в воду. — Тут, какую штуку не загни, непременно сыщется.

— Нет, ты постой… Геракл со львом бился или Самсон? — поинтересовался у Заубера Сергей, пытаясь вспомнить уроки древней истории.

И не дав немцу ответить, Нарышкин продолжил рассуждения:

— Самсон не подходит. Он боролся с этой, как бишь ее? Далилой!

Геракл меня тоже смущает, потому, что он воевал с Гидрой!

Гидра, Сцилла и… Харбида, этих я помню, а вот слонов что-то не припоминаю. И еще как это: «Своих бойцов на третий ряд сдвигать и самому с собой играть»? Как играть, во что? Во что можно самому с собой играть, а, Терентий? — спросил Нарышкин, пытаясь размышлять вслух.

— Сказал бы, сударь, да срамно, ей богу.

— Я серьезно, старый ты охальник!

— Ну, так это… ежели в карты лупиться, то, пожалуй, даже в «дурня» сам-друг не сыграть. Вот, разве что, в «пьяницу», — подумав, выдал дядька.

— Иоганн Карлыч, ты, часом, в «пьяницу» не умеешь играть? — подначил Гроза морей.

— Найн, — серьезно ответил Заубер. — Я играть в шахматы. Это есть очень хороший тренировка для мозга…

— Ну, так… это же и есть…

— Думкопф! Старая дурная голова! Ну конечно! — немец в сердцах хлопнул себя ладонью по лбу. — Конечно же, шахматы! Конь ходить два раза по направление к королю, пешки есть бойцы, слон грозно встречает…

Это есть так просто! Теперь во втором ярусе нужно отсчитать от крайней колоны по восемь колонн влево и вправо, и разыграть на этом поле шахматный партия, нужная колонна будет отмечена рыбой! — воодушевился немец.

— Рыбой? А что, есть такое шахматное понятие? — Гроза морей скептически ухмыльнулся.

Они спустились на нижний ярус, значительно продвинувшись вперед по закоулкам и надводным переходам подземного лабиринта, но было совершенно непонятно, какую колонну, исходя из показаний манускрипта, следовало считать крайней. Отыскать знак рыбы тоже оказалось невозможно — базы скрывались под мутной водой, которой было почти по пояс.

Сергей разочарованно вздохнул, к тому же у него возникло странное ощущение постороннего присутствия. Нарышкин будто спиной ощутил чей-то недобрый взгляд из темноты и поежился. Надо было ворочаться ни с чем.

Глава девятая ПЕРЕПОЛОХ В ГАРЕМЕ

«Ужель в его гарем измена

Стезей преступною вошла,

И дочь неволи, нег и плена

Гяуру сердце отдала?».

(А. С. Пушкин, «Бахчисарайский фонтан»)

Прощаясь, Прокопий склонился к руке священника. Главный клирик Византии теперь всецело был на его стороне. Оставалось еще убедить Никифора — распорядителя строительных работ в столице. С помощью его людей можно будет устроить надежный тайник в подземельях великого города. Никто не должен знать, для чего он предназначен. Ну да это не составит труда. Главный константинопольский строитель религиозен и во всем доверится патриарху. Однако надо спешить. После неудачного штурма, когда греки сбрасывали огромные каменные глыбы на осадные орудия крестоносцев, разнося их в куски и превращая в щепы, нападавшие разозлены сверх меры. Более того, отбившие приступ византийцы принялись во всю орать и вопить, стали снимать с себя одежду и со стен показывать воинам креста свои голые ягодицы. Понятно, что оскорбленные варвары этого не простят и снова пойдут на штурм совсем скоро.

Ослепленный небольшой победой Базилевс, сказал придворным: «Ну вот, поглядите, разве я не достойный император? Никогда у вас не было такого достойного императора! Разве я не хорошо это содеял? Отныне нам нечего опасаться; я всех их повешу и предам позору!». Глупец… глупец!

Прокопий ясно понимал, что для осуществления Замысла у него в запасе не более пяти дней.