Авантюристы

— Да почем мне знать, — взвился Нарышкин. — Экий ты, Степан Афанасьич, право, бестолковый, — Нарышкин огляделся. — Дьявол, хлебная закончилась! Больно не хочется тащиться к Терентию еще просить. Там вдова эта… черти бы ее прибрали… Людишки те, которые управляющего моего пришибли, может, они все уже и выкопали?

Степан выглядел слегка подавленным, сидел, точно двинутый рюхой.

— Это, конечно… может, так оно и есть, может статься, и выкопали, — он горестно засопел и почти совсем уже уронил голову. Но в последний момент вскинулся.

— А может, и не выкопали! Шалишь! Точно не выкопали! Иначе, посудите, сударь, какая надобность была б за нами охотиться?

— Ну, а от меня ты чего сейчас хочешь, Степан?

— Я? Смилуйтесь, благодетель, Сергей Валерианович! Ничего я от вас не хочу! Я было подумал… Скажу, вот, барину, откроюсь ему. Глядишь — мы этот клад вместе и отыщем… А тогда и богатство поделим по справедливости.

— А как это — «по справедливости»?

Степан замялся, сконфузился, принялся теребить пуговицу старого сюртука, отданного ему Нарышкиным.

— Ну… я так разумею… Коли нас трое, то и делить надобно на троих. Оно так будет по-божески.

— По-божески! — вскипел Нарышкин. — А себе, значит, с доченькой малую толику! И всего-то на всего каких-то две трети! А мне ты «по-божески» целую треть отвалишь? Да что за бог у тебя такой, Степан? Ты, может быть, иудей или мормон какой? — усмехнулся Нарышкин.

— Что Вы такое, сударь, говорите, — Степан истово перекрестился. — Я как есть христианин православный…

— Ну, а коли ты христианин, то и поступай по-христиански. — Сергей усмехнулся. — Позволь тебе, любезный, напомнить, что землица моя и коли в ней что-нибудь есть, то это тоже мое!

Степан опустил глаза и согласно кивнул.

— Однако же, сударь, карта у меня. Кабы я Вам не открылся, так Вы и не знали бы ничего вовсе…

— Не скряжничай, Степан Афанасьич, а то ведь я и отобрать твою карту могу. Что делать станешь?

Степан сразу же пришел в сильное волнение. Он весь подобрался, натянулся, как струна на балалайке, при этом рябь на лице его пришла в хаотичное движение, обнаруживая бурную игру страстей.

Он отшатнулся к стене и быстро сунул бумагу за пазуху.

— Помилуйте, сударь, за что?

— Ладно, ладно, шучу, не щетинься, — Нарышкин весело засмеялся.

— Я Вам душу выворотил, открылся, наизнанку вывернулся, а Вы потешаетесь…

— Да ты же мне, сукин кот, авантюру предлагаешь. Мне — дворянину! Ну, вот что, драгоценный Степан Афанасьич, сделаем так: десятую часть, пожалуй, уступлю тебе за красивые глаза твоей Катерины. Я же, так и быть, согласен поступиться своей дворянской честью и влезть в это сомнительное, темное дельце за остальную, как ты выразился, толику.

Выгоревшие на солнце брови Степана взлетели вверх.

— Помилуйте, сударь! Нешто можно так. У нас с дочкой, окромя этой карты…

— Слышал я уже твои стенания. Так и быть! Восьмую часть — крестнице моего покойного управляющего, остальное — мне как землевладельцу!

— Помилосердствуйте, сударь… Пополам оно будет вернее!

— Не помилосердствую! Да знаешь ли ты, иудейская твоя душа, что мы, Нарышкины, меньше чем за три четверти в такие авантюры не встреваем! Надо было бы мне самому прибить тебя.

Нарышкин поднялся и развернулся во всю свою медвежью стать.

— Ну что, прибить мне тебя? Или как? Прихлопну, пожалуй, как муху. И никаких тебе пополамов! Что на сей счет думаешь?

В атмосфере возникла предгрозовая пауза. Стало слышно, как в соседней комнате заскрипела пружинами дивана крестница покойного управляющего.

— Не убьете, — втянув голову в плечи, тихо, но, однако, твердо сказал Степан.

— Это еще почему? — заинтересовался Нарышкин, слегка покачиваясь на носках.

— Потому, — опасливо отодвигаясь, объяснил Степан. — Потому как Вы, сударь Сергей Валерианович, благородный. Стало быть, прибить меня не можете. Я про Вас вызнал кой-чего. Сказывали, барин добрый, жалостный, не обидит… третью долю, пожалуй, от своей барской милости даст!

Сергей от души рассмеялся.

— Ну и каналья же ты, Степан. Упрямый, как хохол! Ладно, покажи карту. Да не бойся, не отниму!

Степан молча достал из-за пазухи и протянул Нарышкину еще один пожелтевший вдвое сложенный листок. Сергей несколько брезгливо взял его в руки и, саркастически усмехаясь, стал изучать содержание этого любопытного артефакта.

— М да… Вообще-то я несколько иначе представлял себе карты кладоискателей. Это кто-то нарисовал или просто клопы наползали?

— Должно, покойник Петр Кузьмич срисовал все сам. И запись кладовую, должно, он переписал набело… А что? Не так что-то?

— Нет, все так! Набело… — Нарышкин вспомнил полутемные классы Академии художеств, куда он год проходил вольнослушателем, бесчисленные отмывки архитектурных планов, ордеров, колонн, капителей…