Авантюристы гражданской войны

«Я играю, — гордо заявил он собранной для обложения буржуазии Екатеринодара, — я ставлю голову, вы деньги, дома, может быть, жен. Обе ставки равноценны… Пусть неудачник плачет. Деньги же я люблю за их способность делать человека джентльменом…»

Однажды после кутежа в Кисловодском курзале ресторатор подал намеренно маленький счет. Автономов устроил грандиозный скандал, перебил зеркала, посуду и… заплатил и за съеденное, и за разбитое, и за выпитое.

О большевиках он публично отзывался: «Этой сволочью пушки заряжаю и на порог к себе не пускаю…»

И действительно, во всей свите Автономова не было ни одного большевика. Начальником его штаба отрекомендовывался французский сержант-дезертир, большой коллекционер изящных золотых портсигаров. Летом 1918 г., когда союзники окончательно потеряли голову и запутались в кавказских делах, начальник штаба предложил союзным миссиям «выбить немцев из Ростова и взорвать Владикавказский мост». Англичане заинтересовались и доставили в его распоряжение ящики с оружием и николаевскими деньгами. Мост взорван не был.

На ролях штаб-офицера для поручений крутился иностранец невыясненной национальности, розовощекий, кудрявый, жирный. Он выдавал себя за голландского журналиста, и на умопомрачительном платдейтше[232] повествовал о смерти авиатора Латама, с которым якобы вместе охотился на буйволов. Выходило так, что Латама буйволы не растерзали, а он сам распустил этот слух, желая остаться жить на лоне природы.

При попытке опровержений голландец моментально переводил разговор на попугая, которого он привез в подарок королеве Вильгельмине и который за время переезда научился трехэтажной брани.

«Ио, ио, ам шип им хат ам аллерляй дуп тюгес лерт», — что на его изумительном языке обозначало: «Да, да, на корабле его научили разным глупостям».

Обычно после этого второго рассказа Автономов лениво швырял в голландца подушкой, и он мгновенно умолкал.

Переводчиком при французе и голландце, личным секретарем, министром финансов и комендантом занимаемых местностей являлся кривоногий, злобный американский эмигрант Макс Шнейдер, высланный из Соединенных Штатов за противоестественные наклонности. Он говорил одинаково плохо на всех языках, но тем не менее составлял воззвания к населению и выступал на митингах.

Однажды, в холодную дождливую ночь, Автономов не захотел выйти к вызывавшим его эшелонам и выслал вместо себя Макса, наряженного в черкеску. Обман не удался. Макса узнали, повалили на землю и стали жестоко избивать. Тогда из вагона выскочил Автономов и крикнул:

«Товарищи! Тщетно враги народа пытаются скрыть меня от вас. Я всегда с вами!»

Наутро Макс выместил свои обиды на взятых заложниках: женщины были жестоко высечены в его присутствии; мужчин расстреляли в его отсутствие: он не переносил вида крови и от трупного запаха терял сознание. В Грозном Макс обзавелся молодым персианином и окружил его знаками нежного внимания. Голландец рассказал и персианину о капризе Латама…

Шесть месяцев подряд отряд главковерхов ходил по Северному Кавказу (на Южном шла борьба меж турками и партизанскими частями Бичерахова[233]). И богатейший край обращался в пустыню. На месте вокзалов чернели обгорелые остовы, на железнодорожном полотне буйно росла трава. Шпалы были выворочены и утащены в аулы для подпорки крыш и для избавления от нежелательных броневизитов. Туда, где оставался хоть клочок пути, немедленно являлся чей-нибудь (белый, красный или зеленый) бронепоезд и на десять верст вокруг сносил с лица земли горские поселения. Уходил бронепоезд, и горцы спускались в долину, вырезая людей, сжигая дома…

Как бритвой снесло цветущий город Хасав-Юрт; можно было проехать многие версты по линии Грозный — Гудермес, не найдя следов былого жилья.

И безостановочно, не ослабевая, ни уменьшаясь, в ярости стлался черный едкий дым, окутывая горизонт, скрывая перспективы: горели грозненские промыслы, подожженные чеченским большевиком Гикалло, прятавшимся в неприступном ауле Шатой. В море огня погибали леса, пашни, склады. Население, затравленное, одичавшее, бросившее скарб, растерявшееся меж сотней враждующих сторон, металось с севера на юг, с гор на равнину и всюду наталкивалось на верную гибель.

* * *

К осени узел развязался. Сорокин сцепился с Автономовым в мертвой схватке. Ставропольский фельдшер признал Троцкого и, получив из Москвы поддержку офицерами и снарядами, окружил Автономова. И солдаты Автономова, чтоб заслужить себе прощенье, сами повесили поклонника Барбэ д'Оревилльи. Пусть неудачник плачет!

А еще через два месяца в обстоятельствах подобной же традиционной измены в «штаб Духонина[234]» был отправлен и Сорокин: он пал от руки своего помощника, пожелавшего стать главковерхом.

На прощанье Сорокин успел изменить Москве и повесить весь состав терского совнаркома во главе с известным большевиком Рубиным[235]. Теперь они вместе.