Авантюристы гражданской войны

Поплакав, он приехал во дворец и начал разбираться в делах ставки при помощи нового начальника штаба Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича, генерального штаба генерал-лейтенанта и родного брата управляющего делами совнаркома.

Пролог окончился. Занавес поднялся. Начиналось трагическое русское действо.

Смерть Духонина, равная самоубийству; и в ответ на нее прозвучат и прокатятся по всей России выстрелы Скалона[20] (эксперта в Бресте) и Каледина[21] (принца Гамлета и атамана донского казачества). Такова линия усомнившихся и разочарованных. Через год к ним присоединится еще один, чей образ тусклый и загадочный забыт всеми. Для первого вождя восставших терских казаков — генерала Мистулова, покончившего самоубийством в тот день, когда Прохладненские казаки отказались драться, — для Мистулова[22] до сих пор не нашлось ни слова, ни слезы.

Другая линия — борьба до конца. Веря и неверя, проклиная и любя, пройдут герои Великой Армады. Корнилов с его мыслью об «истинном сыне своего отечества»; Алексеев[23], осторожный, мудрый, скептичный, убежденный, что иначе нельзя, значит, нужно так, как идет; и бог войны, неукротимый Марков[24]: «Бросайте ученые кабинеты. Ваше счастье в ратном подвиге, на спине прекрасной лошади» (из речи Маркова в академии).

И третья линия, начатая Бонч-Бруевичем[25]. Русские Моро[26] и Пишегрю[27], Гоши[28] и Дюмурье[29]. Русских потомков соблазнил незабываемый звон золотых революционных карьер.

Они сыграли на красную лошадь. Домчит ли?

II

Мы в феврале 1918. Гофман[30] уже стучал по брестскому столу[31], а Троцкий, бросив в ответ: «Не воюем и не подписываем мира», — умчался обратно в Питер. Корпуса Эйхгорна[32] топочут по Украине и одновременно наступают в направлении ст. Бологое, грозя прервать связь двух столиц.

В Смольном паника[33]. Ленин заперся в кабинете и диктует обращение по прямому проводу к Гофману. Троцкий и Подвойский[34] назначают бывших посетителей Ротонды[35] комиссарами казарм, арсенала, складов[36]. Издан приказ, угрожающий расстрелом на месте в четырнадцати случаях жизни: тут и нахождение оружия, и порождение слухов, и спекулятивная продажа валюты, и т. д. и т. д. В Семеновских казармах Дыбенко[37] собрал балтийцев и под усиленным конвоем погнал их грузиться в сторону Нарвы, где при первом же столкновении — пьяные и ошалелые — они нарвались на фугасные поля и почти целиком полегли. Остаток побежал к Ямбургу, где на вокзале Дыбенко собственнолично расстреливал беглецов, а заодно рабочих ж.-д. мастерских[38].

25 февраля утром в Смольный институт явился генерал Парский[39] и предложил свои услуги.

«Меж немцами и большевиками выбор нетруден, — сказал Парский Троцкому, — красную звезду мы всегда предпочтем черному орлу…»

Авгуры[40] посмотрели друг на друга, и более умный из двух, Троцкий, не задавая дальнейших вопросов, тут же поручил Парскому совместно с «освободившимся» начальником штаба Крыленки оборону Петрограда; Парскому предоставили Нарвский укрепленный район. В приказе о новых назначениях отмечались исключительные знания Парским Питерского участка: в 1917 г. он командовал 12-ой армией, защищавшей подступы к Риге. Он приглянулся большевикам еще в августе 1917 г. своим выступлением против Корнилова и грубым заигрываньем с солдатскими комитетами.

Служака старого режима, привыкший лавировать и воздерживаться, Парский отличался изумительным уменьем ладить с любым начальством. От Сухомлинова[41] до Подвойского… Методы оставались те же…

Защита родины красной звездой против Черного Орла продолжалась шесть дней. 2 марта Карахан[42] и Сокольников подписали последнюю редакцию похабного договора[43], включавшую Батум, Карс, Ардаган в рамки этнографической Турции.

Парский едва успел доехать до Ямбурга, где был в первые мгновенья весьма неласково встречен Дыбенкой[44]. Узнав, однако, о цели миссии Парского, знаменитый матрос с большой охотой и нескрываемой иронией сдал ему власть над несуществовавшими войсками. Троцкому он телеграфировал: «Сего числа сдал власть его превосходительству товарищу и генералу…»

Его превосходительство с большим огорчением прочел телеграмму о мире (война создавала такой удобный флер для патриотической службы в красной армии!) и, слегка подумав, подал свою историческую записку Троцкому, где проводилась еретическая тогда мысль о приглашении всех штаб- и обер-офицеров на советскую службу. Les beaux esprits se rencontrent[45]. Двумя днями позже, несколькими листами толще аналогичную же записку подал и Бонч-Бруевич.

Насколько приглашение офицеров тогда считалось фантазией, можно усмотреть из тогдашних газетных заголовков: «Генерал за большевиков», знак вопросительный и знак восклицательный. И всем читателям сообщение казалось остроумной уткой.

Боясь сильной оппозиции, Троцкий на свой собственный страх и риск, не ожидая одобрения Ц. И. К., затеял то, что Ленин на первых порах окрестил — «Левины фокусы».