Авантюристы гражданской войны

«А я думаю, — говорит старик в белом шлеме и золотых очках, главный гарнизонный врач, — что, когда эти гуркосы попадут к себе в Индию, там начнется небывалая эпидемия сифилиса. В городе на восемьдесят тысяч населения имеется три с половиной тысячи гулящих девок, из них три четверти больных…»

Через полчаса и бульвар, и пляж, и торговая улица вымирают. Тропический зной достигает кульминационной точки. Одни муши еще толпятся на площадях; на непонятном гортанном наречии они переругиваются, вырывая из рук засаленные бумажки. Потом начинается ежедневное удовольствие — драка мушей. Большими железными стержнями для запаковки ящиков они бьют друг друга по курчавым головам, по грязным бронзовым физиономиям, по исцарапанным жилистым шеям. Зной, голод, многопудовые клажи отбили у них всякую чувствительность, и, когда через полчаса подходит ленивый грузин-милицейский, по лицам уже текут струйки смешанной с грязью крови. Дело закончится в английской полиции: мудрый сержант отправит всех в принудительную бесплатную баню; их зловонные лохмотья наполнят мириадом насекомых дезинфекционную камеру и выйдут из нее такими же рассадниками всех существующих в мире болезней, привезенных на итальянских луксах, греческих хлебных шхунах и просмоленных турецких парусниках.

К двум часам дня Реомюр доходит в тени до 35 град.[345], на солнце температура миражей, обмороков, мозговых ударов.

В полотняных пиджаках, с налитыми кровью глазами, менялы возвращаются в свои душные конторы, где рои мух и пчел гнездятся в ложбинках витрин, предназначенных для выставки золотых долларов, старинных луидоров и русских червонцев. Липкими одеревеневшими пальцами они пересчитывают миллионы обесцененных русских бумажек, которыми полны соломенные корзины. Немногочисленные фунты благоговейно извлекаются из внутренних карманов жилета. Снова возобновлен трудовой день. Длинной чредой тянутся персы с пергаментной, желтой от опиума кожей; казаки в тяжелых папахах предлагают дамские сережки и самоцветные камни; константинопольские и синопские греки продают фальшивые десятилировки, ибо никто из вновь испеченных менял никогда не видел турецких денег. Дряхлая графиня, у которой большевики расстреляли четырех сыновей, снова умоляет устроить продажу ее Сестрорецкой дачи[346].

Томный, стройный брюнет, бывшая правая рука Деникина на Тереке, продает русское масло и покупает батумский керосин. Брюнет известен своей венгерской фамилией[347] и поспешным ночным бегством из его ставки — Пятигорска, где он оставил бесчисленное военное имущество, офицерские семьи, штабы, разлагавшуюся армию.

Начальник военного кабинета Керенского, грузный, близорукий полковник, скупает германские марки. Он боится вызвать повышение цен; и, прежде чем купить одну-две тысячи марок, он сидит часами в плетеных креслах, пьет десятками чашек приторное крепкое кофе, помогает считать деньги, подает советы, рассказывает эпизоды из истории падения Временного Правительства. Так он проваландается до самого вечера; за десять минут до закрытия он внезапно побледнеет, протрет платком с вензелем запотевшие стекла черепаховых пенсне и спросит подавленным тоном: «А что наши дейтшланды? Говорят, в падении…» Его любимый меняла, бывший при первых большевиках комендантом Феодосии, прыщавый горбатый студент, знает номера своего клиента, и сурово отвечает: «Марок нет; сам бы купил, да негде…»

Несколько реплик, длинный, безуспешный для полковника спор, и очередная тысяча марок торопливо засовывается в особо секретный кошель, идущий вкруг всего живота. К пяти часам зной ползет испариной по корням пальм; мороженщики подымают крик на трех языках сразу; американцы вылезают из воды и отправляются на поиски домов в туземную часть города, где уже заиграла зурна.

II

Генерал Ляхов[348] избрал себе плохое убежище. Лучше было бы ему прятаться в Северной Персии, которую он некогда усмирял во главе особой казачьей бригады, нежели заниматься разводкой овощей в собственном огороде, в предместье Батума. Население Батумской области — беспокойное, мстительное, восточно-упрямое, восточно-решительное — хорошо запомнило деятельность этого новейшего Цинцинната[349] в первые годы мировой войны.

Командир корпуса Кавказской армии[350] и военный губернатор Батумской области, генерал-лейтенант Ляхов перевешал за два года столько аджарцев, что его жертвами можно было бы заселить еще один Батум. Во времена Деникина Ляхов в последний раз свел счеты с кавказцами в роли Главноначальствующего Терско-Дагестанского Края[351]. Ездил с броневиком и сметал аулы из тяжелых орудий…

В апреле 1920 г. это был высокий бравый старик[352]; в черкеске при всех орденах смело ходил он по улицам Батума, чувствуя на себе враждебные истребительные взгляды молчаливых людей в чалмах и фесках.