Авантюристы Просвещения: «Те, кто поправляет фортуну»

Второй проект развивает идею утопического государства ученых, братского научного сообщества, предложенную в «Атлантиде» Френсиса Бэкона («Орден Соломонова Храма, или Коллегия дней творения»)[601]. Империя знаний (или Офир[602]) — своего рода демократическая олигархия, основанная на строгой иерархии: государи каждой отрасли знаний выбираются, дела решаются на собраниях общего совета. Империя состоит из ученой элиты и многочисленных служащих. Она призвана не только способствовать развитию языков и наук, искусств и ремесел, но и руководить ими: поощрять научные исследования и открытия, организовывать их проверку, контролировать издания, назначения и аттестацию ученых и преподавателей. Империя должна распространить свою власть на весь мир, на Европу, Азию, Африку, Америку, оставаясь под покровительством Екатерины II и в прямом подчинении у нее. Как обычно, российская утопия предстает в виде бюрократической машины.

Попытку воплотить в жизнь принципы Республики Словесности в это время предпринял будущий революционер, один из руководителей Жиронды Жак-Пьер Бриссо де Варвиль. Традиционная карьера литератора не задалась, и он попытался, опять-таки неудачно, организовать в 1779 г. в Англии Лицей, который он замыслил как своего рода европейский клуб философов. За долги он попал в британскую тюрьму (там много авантюристов перебывало), потом в 1784 г. — в родную Бастилию, окончательно разорившись на издании своих произведений. Пришлось предложить свои услуги главе полиции Ленуару, стать осведомителем, поставлять информацию о памфлетах и их авторах[603].

Конечно, Тревогин ангелом не был: плутовал, крал, дурачил простаков. Но от заурядных мошенников его отличает, в первую очередь, несомненный литературный талант. Вымышленный мир обретает реальность на бумаге. Сидя в Бастилии, принц Нар-Толонда отправляет письмо князю Барятинскому, где приказывает несуществующему слуге выдать послу сундуки, полные добра: со златом, драгоценными каменьями, булатными саблями, халатами, — и вещи оживают в вязи восточного письма. Ибо текст начертан параллельно на французском и голкондском (послание, видимо, преследовало одну цель: доказать, что голкондский язык существует). Тревогин в тюрьме пользовался и другими придуманными им письменами, пять языков и алфавитов фигурируют в следственном деле: русский, французский, голкондский, коптский и авазский. Лингвистические фантазии юного малороссиянина помогают ему воплотить философские идеи. В его сочинениях сосуществуют несколько миров: реальный и литературный равно жестоки, там изгоняют из родных мест, вынуждают скитаться на чужбине, тогда как утопический свет позволяет обрести почет, уважение, власть, будь то царство на Борнео или Империя знаний в родном Харькове.

Тревогин был отнюдь не первым искателем приключений, создавшим свой язык. Некий гасконец, называвший себя Жорж Псальманаазаар и уверявший, что родился на острове Формоза (ныне Тайвань), решил попытать счастья в Англии и разыграл сцену обращения дикаря в англиканскую веру. Крестившись, он опубликовал в Лондоне «Историческое и географическое описание Формозы» (1704), которое включало и трактат о местном языке. Псальманаазаар настолько сроднился с ролью, что стал действительно походить на восточного человека и считать себя специалистом по Дальнему Востоку, даже если его не слишком принимали всерьез. Он жил аскетом, ел прилюдно сырое мясо, курил опиум. Деньги зарабатывал литературной поденщиной[604].

Участь Тревогина более печальна: после тюремного заключения и допросов во Франции и в России, двух лет в смирительном доме он был в 1785 г. отправлен солдатом в Сибирь, в Тобольск, затем в Пермь, где умер в возрасте 29 лет.

Как преуспеть в России. Казанова

Чтобы преуспеть в России, можно выбрать два пути, две манеры поведения: приблизиться к государыне и, «попав в случай», рискнуть совершить стремительное восхождение либо терпеливо служить. Иными словами, претендовать на роль фаворита или философа, человека действия или советника. Мы уже говорили о трудностях первого пути, казавшегося столь привлекательным в век императриц. Только государыня могла превратить пастушка в графа, как произвела своего фаворита и тайного мужа Разумовского Елизавета Петровна[605]. Екатерина II подумывала вначале выйти замуж за Григория Орлова, отца ее сына Алексея Бобринского, Бестужев даже подготовил соответствующий указ, но Панин отговорил. Есть основания предполагать, что в 1774 г. императрица обвенчалась тайным браком с Григорием Потемкиным. Одного из своих любовников Екатерина II возвела в 1764 г. на престол, но — на польский; надежды Станислава-Августа сочетаться затем с ней браком, соединив две страны, были похоронены. Польшу присоединяли иным путем.