Авантюристы (СИ)

«И надо же случиться на беду,

Что он тогда лишь свой заметил промах,

Как уж вошел. „Ну, — думает, — уйду!“

Не тут-то было! Уж давно в хоромах

Народу тьма — стоит он на виду…»

(А. К. Толстой)

Первым в квартиру вошел Терентий. Он затеплил еще несколько свечей, и в комнате стало светлее.

— Ну вот, располагайтесь, — Нарышкин указал гостям на продавленный диван. — Терентий, голубчик, принеси-ка воды, пусть Степан кровь обмоет, ну и полотенца там какие-нибудь. Да, вот еще что, еда у нас найдется?

— Поищем, — коротко ответил Терентий и удалился.

— Сделаем так, — поразмыслив, решил Нарышкин. — Час уже поздний, поэтому заночуете у меня. Потолкуем с тобой о деле. А завтра, как говорится, утро вечера мудренее…

— Век бога молить буду, — потупился Степан.

— Вот и славно. Заморим червячка. А засим и побеседовать можно.

Через несколько минут Нарышкин сидел, удобно развалившись в кресле, потягивал принесенное дядькой из дворницкой хлебное и с удовольствием наблюдал, как горемычная компания уписывала за обе щеки нехитрый поздний ужин.

Степану на вид было около пятидесяти лет. Умное, хитроватое, слегка рябое лицо. Рыжая борода «помелом» и шевелюра оставались всклокоченными даже после того, как он смыл кровь и привел себя в порядок, надев старый сюртук, с хмельной щедрости подаренный Нарышкиным. Сюртук сидел хотя и мешком, но все же рукава на нем были целы. Впрочем, Катерина извлекла откуда-то иголку с ниткой и, быстро закончив трапезничать, принялась деловито чинить старую одежду отца.

Нарышкин почувствовал, что невольно залюбовался ею — так хороша показалась она ему при свете свечей. Сосредоточенное, серьезное и вместе с тем очень милое живое лицо, слегка вздернутый носик, глубокие серые глаза, тяжелая коса до пояса.

Степан перехватил взгляд Нарышкина, созерцающий прелести девушки, и едва заметно нахмурился:

— Сергей Валерианович, дозволь спать отпустить Катюшу. Намаялась она.

— Конечно, Терентий, приготовь ей постель!

Катерина отложила шитье, молча встала, поклонилась и проплыла почивать.

Полуночники еще раз выпили и закусили. Нарышкин понюхал табаку. Предложил Степану.

— Прощения просим, мы к энтому делу не привычные, — Степан оглянулся на дверь и произнес, понизив голос:

— Дельце у меня к Вам, Сергей Валерианович, серьезное имеется. Не откажите теперь выслушать. Открыться я Вам, сударь, желаю. Потому-то Вас и искал. Засим и сюда, в столицу, с дочкой приехал. Последние, можно сказать, сбережения поистратил. Одежду, какую ни есть, всю изорвал…

— Ну, полно, Степан, Лазаря мне петь, а то и впрямь, как в сказках получается, — семь пар железной обуви поизносил, в чем дело-то твое? — нетерпеливо произнес Нарышкин и громко чихнул, сотрясаясь всем телом. — Хорош, зараза, турецкий табачок! Ну, давай, не канителься, рассказывай!

— Я давеча Вам, Сергей Валерианович, неправду сболтнул, будто бы не знаю, за что на нас злодеи эти накинулись…

Степан говорил тихо, поглядывая на дверь.

— Открыться я Вам, сударь, желаю. Потому как, ежели б не Вы, может, и не сидел бы я живой сейчас здесь.

— Ну, полно, полно, — Нарышкин поморщился и утер слезящиеся от табака глаза.

— Хотели они у меня, сударь, про место вызнать, где много добра схоронено! — Степан, выпучив глаза, понизил голос до шепота.

— Какого такого добра? — не понял Сергей.

— А такого добра, которое разбойник Татенок награбил!

— Что это еще за Татенок такой? — Нарышкин тоже перешел на шепот.

— А такой… — Степан придвинулся ближе. — Вы про Кудеяра слыхали?

— Кудеяр… Кудеяр… Постой. Что-то такое вертится в голове. Уж не тот ли это, который:

Жили двенадцать разбойников,
Жил Кудеяр-атаман.
Много разбойники пролили
Крови честных христиан?..

— Тише, тише, Сергей Валерианович. Он самый этот Кудеяр и есть! Страшный, говорят, человек был. Да и не человек вовсе. Оборотень! Дух нечистый, кладовик.

— Кладовик?

— Точно так. Дух, который клады заговоренные стережет!

— Этак ты мне еще, пожалуй, сказки на ночь рассказывать станешь! — Нарышкин усмехнулся и отхлебнул вина из почти опустевшей бутылки.

— Ну, это Вы, сударь, хотите — верьте, хотите — нет! — Степан пожал плечами. — Но только были у Кудеяра два помощника. Самые, что ни на есть прелютые злодеи во всей его шайке-атаманстве. А звали их Татенок и Пуденя.

— Хорошие имена, — усмехнулся Нарышкин, — ласковые.

— Да только дела у них не ласковые были, лихие да злохитрые! Сказывают, показалось им как-то, что мало они душ христианских загубили. Вот и порешили меж собою, что можно и поболе награбить. Удрали из Кудеяровой шайки и стали сами по уездам шерстить. И в такую лютость вошли, столько народу православного порезали да поклали, что сам Кудеяр головой только качал, когда про дела их черные прознавал.