Авантюристы (СИ)

— Я постарался приглянуться старику, показал, что наши взгляды на судьбу Польши во многом сходятся, и тот вскоре проникся ко мне доверием. Более того, он предложил использовать часть своих фамильных драгоценностей в деле освобождения нашей Родины, — здесь Трещинский сделал эффектную паузу и залпом выпил коньяку.

— И ты согласился? — Нарышкин даже слегка протрезвел.

— Разумеется, мой друг. А как бы ты поступил на моем месте? Такого богатства, которым мне предложил распоряжаться старик Калиновский, я отродясь в руках не держал. У меня, разумеется, был план употребить эти средства исключительно на политические цели и, конечно же, с пользой для моего бедного отечества, но тут старикан благополучно почил в бозе, будучи, вероятно, уверенным, что дело всей его жизни в надежных руках. Стоит ли говорить, что я тут же бросил всю эту затею с освобождением Польши, — Трещинский зашелся суховатым недобрым смехом. — Не суди меня строго, друг мой. Я очень сильно нуждался в деньгах. Тебе ли не знать. И тут вдруг такой куш! Я думаю, многие на моем месте поступили бы точно так же. Золото и камни я продал отчасти там же, в Кракове, отчасти в Москве. Разумеется, кое-что я потерял на этом, но все же это были деньги, притом деньги для меня весьма приличные. Как оказалось, с этими средствами я могу добиться очень многого. Я расплатился с кредиторами, купил приличный выезд, оплатил несколько банкетов и приобрел влиятельных друзей. Вскоре, друг мой, я был удивлен, видя, как быстро находятся нужные связи и покровители обоего пола, и, веришь ли, я стал стремительно продвигаться по службе. Вот как круто во всех смыслах изменилась моя жизнь.

— Вот, значит, как. Раз — и в дамках! — Нарышкин встал и подошел к окну.

— Разумеется, Серж, я надеюсь на твою порядочность, — с легкой усмешкой проговорил Левушка.

— В моей порядочности, господин Трещинский, Вы можете не сомневаться, — Сергей вгляделся в белесую муть по ту сторону стекла. На душе у него стало муторно — о ли от выпитого коньяка, то ли от услышанного рассказа. Цинизм Левушки неприятно коробил, однако стремительность взлета его вверх по лестнице, ведущей к достатку, вызывала зависть. И хотя вообще-то Сергей считал себя человеком независтливым, теперь он испытывал именно это чувство.

— Значит, вот оно как богатство достается…

— Да какое там богатство! Взлетевши этак вот вверх, мне теперь все новые и новые расходы требуются. Те деньги (Трещинский сделал ударение на «те») уже закончились.

— Ну, так ты же, верно, служишь где-нибудь? Поди, хорошее жалование получаешь?

— Нет, брат ты мой, после того, как я мое неожиданное наследство в руках погрел, мне теперь нелегко сюртуки в кабинетах протирать да бумаги казенные перекладывать. Душа иного простора требует, а выше титулярного мне не подняться. И так не по возрасту чин. Начнут еще чего доброго интересоваться… Я ведь для них — выскочка, полячишка, — Трещинский криво усмехнулся.

Нарышкин отметил про себя, что напускная барственность уже порядком слетела с его приятеля.

«Ну и поделом, я ведь тебя за язык не тянул», — подумал он.

— Разумеется, Сережа, существуют такие понятия, как «честь», «достоинство» и тому подобные вещи, но в этой стране, где все покупается и продается, где общество состоит из рангов, нумеров и классов, человеку в моем положении подняться вверх можно только либо воруя, либо угодничая и давая взятки! — Трещинский разволновался и говорил уже в полный голос.

— Можно еще удачно жениться …

— Да, черт возьми, и жениться! — Трещинский почти кричал. — Я не стал бы говорить с тобою об этом, открывать тебе душу, если бы не знал тебя как человека в целом порядочного!

— Подлить еще коньяку? — осторожно поинтересовался Нарышкин.

— Подлей, пожалуй! — Левушка схватил бокал и нервно заходил по квартире.

— Да, я немного поднялся в этой табели о рангах… и понял, что задыхаюсь среди чинопочитания и раболепства.

— Эк тебя понесло, Лева! Ты уж лучше умерь ажиотацию.

— Нарышкин, как ты не понимаешь, мир — он шире, чем казенный коридор. А мы сидим здесь, в этих болотах, и думаем, что жизнь укладывается в четырнадцать чиновничьих классов! А что мы видим, Сережа? Серость, чуланы, вот эти каморки, (Трещинский пнул ногой кресло), плац-парады, скуку во всем и вот эту морось на улице!

— Тебе и впрямь жениться пора. При такой хандре только хорошее приданое поможет. Хотя, конечно, насчет каморки это ты погорячился. Ты моей конуры не видал…

— К черту все! В Париж… вот место! Folies Dramatigues, бульвары, Люксембургский сад… Ты бывал в саду? А какие актрисы, bon Dyeu! Не чета здешним Петербургским курицам! — Левушка брезгливо поморщился. — А в Лондоне ты бывал? Нет? Напрасно… Это, скажу я тебе, брат Нарышкин, город! Я туда, кстати, ездил не так давно за одним весьма любопытным документом… — Трещинский странно ухмыльнулся и, прищурившись, посмотрел на Сергея. — Документ этот — мемуары одного англичанина. В годы царствования Ивана Грозного ему довелось быть послом в Московию…

— Дела давно минувших дней, — запивая очередной зевок, откликнулся Нарышкин.