Авантюры студиозуса Вырвича

— Не знаю, какие ваши дальнейшие планы, милостивые панове, и знать не хочу, но лучшее, что вы сделаете себе и мне, если на рассвете отсюда уеде­те, — нервно промолвил пан Вайда, который сидел, сцепив руки и не притра­гиваясь к своей кружке. — Не то чтобы я выгоняю вас, но. Я люблю тихую жизнь. Привык, знаете, к своему маленькому счастью. Я сказал вам, что мы боялись во время учебы пана Габриэлюса Правитуса. Но однажды мы нача­ли так же побаиваться своего однокурсника Балтромея Лёдника. И я очень уважал его за то, что он смог порвать с паном Правитусом и теми, кто за ним стоит. Ибо считалось, что от них уйти невозможно. Но, видимо, так и есть.

В дорогу отправились, как советовал томашовский доктор, на рассвете, еще в темноте и тишине. Но стоило выехать за ворота дома — их остановили. Все произошло быстро и умело. И Прантиш понял, что из города они не выедут никогда — просто исчезнут, и Лёдник, возможно, никогда не узнает об их судьбе. Да и станет ли узнавать?

На прощание Прантиш ухитрился всучить пану Вайде, который вышел их проводить и стоял испуганный, как воробей под лапой кошки, листок бумаги, оставленный Лёдником. Листок с начертанным именем «Александр».

— Передайте Бутриму. Расскажите о нас.

Пан Вайда не очень охотно взял послание. И Прантиш не был уверен, что томашовский врач решится рискнуть своим покоем ради чужаков.

Но это была единственная надежда.

Потому что в подземельях, куда их привели, для надежды места не преду­сматривалось. Темно, как в гробу. Вонь, холод, сырость. Наверное, здесь исчез не один богохульник и противник воли всемогущего приора.

Напрасно пан Агалинский кричал о шляхетских своих правах и требовал трибунальского суда. В городе, который закрылся от поветрия, законы не дей­ствовали. Вырвич помнил скупые рассказы Лёдника о нравах во время эпиде­мий. Придут к какому состоятельному человеку для осмотра. Лекарь незамет­но натрет ему руку ляписом — и вот тебе черные пятна, проявление чумы. Беднягу — в карантин. А его имущество разграбят. И повезет, если он действительно не заболеет или не отравят. А в Лондоне, по рассказам того же Лёдника, во время чумы лорд-мэр издавал приказ о «запирании домов»: если в доме кто-то заболеет, на дверях рисовали алый крест и навешивали замок. Никто не мог отсюда выйти. Специально приставлялись сторожа — дневной и ночной, которые за этим следили. В доме могли голосить, плакать, молить. Пока все не умолкали. А что ждет паненку Богинскую, когда разоблачат ее маскарад? Конечно, пан Михал Богинский за сестру заступится, может и вой­ско сюда прислать, — но откуда ему знать, куда подевалась его неугомонная сестрица? Все спишут на поветрие. Трупы чумные никто не осматривает.

Единственно хорошее было у тьмы — она освобождала ото всех условно­стей. Прантиш подсел ближе к панне и осмелился ее приобнять. Не те обсто­ятельства, чтобы церемониться. Полонея прерывисто вздохнула и прижалась к бедному шляхтичу из Подневодья.

Похоже, тюремщики решили подержать узников в неведении и страхе. Минуло двое суток. Кувшин вонючей воды и кусок заплесневелого хлеба — все, на что расщедрились славные томашовцы для своих гостей. Даже рас­сказы Американца о всяческих заокеанских чудесах не спасали от ужаса. Но через двое суток на одних воде и хлебе стало не до баек. Пан Гервасий напрасно орал в запертые двери угрозы и оскорбления.

Прантиш старался отогнать мысль, что их здесь просто забудут. Тела съедят крысы. А Лёдник будет занят совсем иным. Что ж, возможно, он получит свое счастье. Хотя, скорее всего, снова наступит момент горького раскаяния, и доктор примется читать канон святому Киприану. А пока этот канон читал за него Прантиш. Неужто Господь допустит, чтобы Бутрим после всех перенесенных для спасения души страданий снова попал в сети черно­книжия?

На третьи сутки — святой Фронтасий знает, день был или ночь? — в коридоре послышались шаги. Через маленькое зарешеченное окошко в двери показался луч света, слепящий после сплошной тьмы. Узники вскочили как могли быстро. Вот заскрежетал в замке ключ. Полонея крепко ухватила Прантиша за руку, аж ноготками впилась.

Двери отворились. С факелом стоял мрачный Лёдник и раздраженно гля­дел на бывших товарищей по путешествию.

— Вас на минуту покинуть нельзя! То дракона несчастного убьют, то крыс в епископских подземельях гоняют.

И бросил на пол три сабли, Прантиш с радостью узнал свой Гиппоцентавр.

— Берите — и бегом. Второй раз обниматься со святым Фомой я не стану.

Прантиш от радости едва не рассмеялся. Бутрим Лёдник, его бывший слуга, язвительный профессор и самый мужественный человек на свете, учитель, купленный за шелег, вернулся! Именно таким, каким он так нужен Прантишу!

Караульные крепко спали, положив головы на стол, где, похоже, только что играли в кости. Несомненно — дело Бутрима.

Панна Полонея не постеснялась ухватить со стола кусок хлеба и на ходу вцепилась в него зубами.