Аварийная команда

И едва не проморгал ключевой момент спектакля! Нет, не обретение Рипом полноценного лица – до этого дело попросту не дошло, – а такое, что нельзя было назвать иначе, как дьявольскими кознями. Да не абы какими, а в отношении самого Всевышнего! Именно за такие проделки, если верить земной мифологии, ангелов и свергали с небес, после чего бывшим божьим воителям уже вовек не удавалось отмыться от грязи.

Как понял я чуть погодя, эта коварная выходка замышлялась Рипом давно, а конкретно – с того момента, как я был увезен Чичем на светопланере прочь от друзей и Концептора. Не успела еще рука Держателя коснуться наложенной на Рипа печати, как из рукава адаптерского пальто выскочило нечто стремительное, принятое мной поначалу за брызги крови. Я вздрогнул, но испугаться как следует не успел, поскольку уже через миг понял, что ошибся. Компаньон не вскрыл себе вены в знак протеста против неправедного приговора, а выхватил из-под одежды ту самую ловчую сеть, которой блюстители пытались поймать нас во время погони по световому каналу.

Ярко-красный светокапкан в мгновение ока опутал Держателя вместе с креслом и сжался, накрепко зафиксировав Пупа на месте. Адаптер обманул нас, сказав, что избавился от блюстительского оружия. На самом деле Рип тайком припрятал его за пазухой, дабы задействовать трофей, когда для этого представится подходящий случай.

Предвидел компаньон именно такой расклад или сымпровизировал на ходу, неизвестно, но жребий был брошен, и мы уже не могли остаться в стороне от этой, без преувеличения сказать, эпохальной революции. Я оказался на ногах и схватил армиллу еще до того, как услыхал долгожданный приказ к действию. Впрочем, приказ адаптера не требовал от меня чего-либо экстраординарного и предназначался для всех нас без исключения.

– Уходим! – прокричал Рип, спеленав черного призрака в светокапкан, словно заправский охотник за привидениями. – Времени нет! Не отставайте!

И поволок пленника вместе с креслом к той стене избушки, что примыкала к Оси. Обомлев от ужаса, вызванного этой несусветной дерзостью, мы потопали за горбуном.

Не успев среагировать на каверзу адаптера, Держатель очутился в большой эластичной авоське, горловина которой находилась в крепких руках Рипа. То, что силенок у него – дай бог каждому, я усвоил еще в поезде своими намятыми боками. Поэтому не удивился, как легко компаньон волочил по полу намертво привязанного к креслу Пупа. А он, естественно, не собирался молча терпеть это безобразие. Но поскольку разорвать светокапкан у всемогущего Держателя почему-то не получалось, он не нашел для себя другого выхода, как удариться в крик…

Самое емкое определение держательскому крику мог бы дать классик русской литературы Горький. В голосе Пупа, как и в пении горьковского буревестника, тоже смешались аналогичные компоненты: жажда ответной бури, сила божественного гнева, пламя страсти к свободе и уверенность в победе над зарвавшимися (и это еще мягко сказано) шатунами. Правда, услышь вдруг великий пролетарский писатель вопль нашего «буревестника», он вряд ли посвятил бы ему песнь, а, заткнув уши, убежал бы прочь, чтобы не оглохнуть.

Мы, к сожалению, не имели возможности скрыться от этого звукового террора и потому ограничились единственным доступным нам вариантом спасения барабанных перепонок. Хотя и это почти не помогало. Монотонный и тревожный, словно корабельная сирена, крик пленника, казалось, проникал в мозг через кожный покров, а не уши. Если Карузо, по слухам, мог разбить мощью своего голоса стеклянный стакан, то Пуп легко расколол бы собственным воплем айсберг.

Я решил, что раз уж все равно начался беспредел, то почему бы не заехать крикуну ботинком по ребрам – авось да угомонится. Но едва собрался претворить свою инициативу в жизнь, как Держатель тут же замолк.

– Чуешь, падла, чем пахнет! – рявкнул на Пупа догадавшийся о моих намерениях прапорщик. Взор его горел безумным огнем – таким же, какой Хриплый наверняка наблюдал и в моих глазах. – Только попробуй еще вякнуть – мы с Глебом живо тебе фасад подрихтуем!

Однако шум, что донесся до нас после того, как Держатель заткнулся, звучал куда ужаснее, пусть и не слышалось в этом шуме панических нот. Напротив, в какой-то степени он был даже музыкален, как кажутся порой музыкальными раскаты грома, шум камнепада или топот скачущего во весь опор лошадиного табуна. Разумеется, за исключением тех случаев, когда гроза или каменная лавина гремят прямо над головой, а бешено несущийся табун настигает тебя посреди голой степи. В подобные моменты становится уже не до музыки, какой бы величественной она до этого ни казалась.

Вот и у нас донесшийся снаружи рокот не вызвал никакого восторга. Что это был за шум, мы догадались без подсказок. От этих догадок кожа покрывалась мурашками, а нервы трепыхались, подобно корабельным снастям при штормовом ветре.