Аватара

В неверном свете спиртовки, горевшей на бронзовом треножнике, граф Олаф Лабинский увидел устрашающее зрелище, которое заставило его содрогнуться, несмотря на всю его отвагу. На столе из черного мрамора лежало тело молодого человека, обнаженное до пояса, неподвижное, точно труп; из его груди, пронзенной стрелами, как тело святого Себастьяна, не стекало ни одной капли крови[156]; его можно было принять за картину, изображающую убийство, на которой отверстия ран забыли окрасить киноварью.

«Этот странный доктор, – подумал Олаф, – наверное, поклонник Шивы, и он принес жертву своему идолу».

– О, не подумайте, что он страдает! Пронзайте его безбоязненно, ни один мускул не дрогнет на его лице.

И доктор, словно булавки из клубка, одну за другой вынул стрелы из груди молодого человека.

Несколько быстрых движений руками освободили пациента от электрического плена, и юноша очнулся с блаженной улыбкой на губах, как бы пробудившись от счастливейшего сна. Господин Бальтазар Шербонно жестом отпустил его, молодой человек встал и удалился через маленькую дверь в деревянной стене, которой был окружен альков.

– Я мог бы отрезать ему руку или ногу, и он ничего не заметил бы, – сказал доктор, уложив складки своего лица в подобие улыбки. – Я не делаю ничего такого, потому что еще не умею созидать, а человек в этом отношении слабее ящерицы и не обладает достаточно мощными силами, чтобы восстанавливать отнятые у него члены. Да, я не умею созидать, но зато я умею возвращать молодость.

Доктор приподнял вуаль, которая укрывала пожилую женщину, сидевшую в кресле рядом с черным мраморным столом. Женщина спала, погрузившись в глубокий гипнотический сон. Ее черты, когда-то, наверное, красивые, увяли, разрушительная работа времени читалась на ее руках, плечах и груди. Доктор на несколько минут сфокусировал на ней взгляд своих пронзительных синих глаз. Искаженные линии выровнялись и окрепли, контуры груди вновь обрели девственную чистоту, белая атласная плоть наполнила складки тощей шеи, щеки округлились и покрылись, словно персики, пушком свежей юности, распахнулись сияющие, полные жизни глаза; под маской старости, снятой, как по волшебству, открылись давно исчезнувшие черты красивой молодой женщины.

– Думаете, где-то забил источник молодости? – спросил доктор графа, пораженного этим превращением. – Лично я в это верю, ибо человек ничего не изобретает, каждая его мечта – это или пророчество, или воспоминание. Но забудем о форме, мгновенно преображенной по моей воле, давайте лучше обратимся к юной девушке, которая спокойно спит в этом углу. Она знает больше, чем пифии[157] или сивиллы[158]. Вы можете отправить ее в один из ваших богемских замков и спросить, что спрятано в вашем самом секретном тайнике, – она ответит, так как ее душе нужна всего одна секунда, чтобы проделать это путешествие. На самом деле в этом нет ничего удивительного, поскольку электрический заряд преодолевает за то же время семьдесят тысяч лье[159], а электричество для мысли – то же, что фиакр для пассажира. Дайте ей руку, чтобы между вами установилась связь, вам не нужно формулировать вопрос, она прочтет его в ваших мыслях. Девушка вялым, монотонным голосом призрака ответила на мысленный вопрос графа:

– В кедровой шкатулке находится кусок земли, покрытый тонким слоем песка, на котором виднеется отпечаток маленькой ножки.

– Она угадала? – небрежным тоном поинтересовался доктор, полностью уверенный в непогрешимости своей сомнамбулы.

Яркий румянец залил щеки графа. Действительно, в самом начале их с Прасковьей любви он снял с одной из аллей парка ее след и хранил, как реликвию, на дне изящной шкатулки, инкрустированной серебром и перламутром, крохотный ключик от которой он носил на шее, подвесив на венецианскую цепочку.

Господин Бальтазар Шербонно заметил смущение графа, но, будучи добродушным человеком, не стал его ни о чем расспрашивать, а подвел к столу, на котором стояла чаша с водой, чистой как бриллиант.

– Вы, несомненно, слышали о волшебном зеркале, в котором Мефистофель показывал Фаусту образ Елены[160]. И, хотя под моими шелковыми чулками нет конского копыта, а на шляпе не торчат петушиные перья, я могу угостить вас этим невинным чудом. Наклонитесь к чаше и мысленно сосредоточьтесь на человеке, которого хотите увидеть, живом или мертвом, близком или далеком, – он явится по вашему зову с другого конца света или из глубины прошлого.

Граф склонился над чашей; вскоре под его взглядом вода заколыхалась, помутнела, как если бы в нее влили капельку эссенции, а по краям образовался переливающийся всеми цветами радуги ободок, обрамляя картину, которая уже проступала сквозь белесое облачко.