Авдеенко Избранные произведения в 2-х томах. Т.2 Повести; рассказы

— Если ты мужчина, Ваня, то сбегай лучше за водой. Душно, гимнастерка к лопаткам прилипает.

Гремя ведрами, Иноземцев пробурчал без злобы:

— Ваня — лошадь водовозная.

Галя поднялась, отряхнула юбку. Нащупав ногою ступеньку, вошла в землянку.

Полковник Гонцов и майор Журавлев склонились над картой.

— Словом, метров сто пятьдесят придется по-пластунски. А до этой дороги, — Гонцов ткнул карандашом в карту, — парами, на носилках.

Тамара сидела в наушниках, держала пальцами микрофон и тихо говорила:

— «Индус», я — «Чайка». Я — «Чайка». «Индус», как слышите меня? Прием.

Развязав вещевой мешок, Галя вынула свежее полотенце и мыльницу. Тамара посмотрела завистливо.

— Операцию начнем в двадцать три часа. Спрашивай, если что не ясно, — полковник Гонцов выпрямился.

— Фонарики. Я думаю, необходимо всех обеспечить фонариками.

— Башковитый ты, Журавлев. Верно, я забыл сказать… Девяносто фонариков приготовлены…

Галя вышла из землянки.

— Это ты, Иван?

Иноземцев поставил ведро. Сделал глубокий выдох:

— Ну и темнота.

— А теперь закрой глаза. И польешь мне из кружки.

— Я это сделаю лучше, Галя, — сказал полковник Гонцов, выйдя из землянки.

— Нет, нет, — поспешно возразила радистка. — Я вас стесняюсь.

— И почему я не адъютант, — пожалел полковник.

Журавлев сказал Иноземцеву:

— Если что… я на позиции первого батальона.

— Слушаюсь, товарищ майор.

Офицеры ушли. Хвоя скрадывала шаги.

— Ты закрыл глаза?

— И так ни черта не видно.

Галя повернулась к нему спиной. Стянула через голову гимнастерку. Поколебавшись чуть, расстегнула лифчик и бросила, его на бревно, где уже лежали полотенце и гимнастерка. Наклонилась и сказала:

— Поливай. Только не мочи волосы.

Иноземцев, сопя, черпал воду из ведра, и вода стекала по гладким плечам и по спине. А когда он нагибался за водой, то видел груди, потому что глаза его привыкли к темноте, а белое различалось хорошо.

Радистка мылилась. И фыркала, и попискивала, как маленький ребенок. Немцы вновь повесили ракету. Но Галя не спросила, зажмурился ли он. Она была уверена, что нет. Но ей было все равно, она его не стеснялась.

А Иноземцев между тем перевел взгляд в сторону, глядел на плащ-палатку, свисавшую над входом в землянку. И сожалел, что он, Иноземцев, не полковник Гонцов.

Ракета погасла. И Галя, растирая спину полотенцем, сказала:

— Теперь, Ваня, уходи. Я буду мыть ноги.

Иноземцев без возражений поплелся в землянку.

Тамара сняла наушники. Попросила:

— Позови Галю.

— Она банится. — Иноземцев опустился на нары.

— Счастливая! Ванюша, принес бы ты еще воды. А Галя меня у аппаратуры подменит.

— Ладно, — сказал Ваня. — Только не вытерпел: — А честно сказать, лучше в окопах с ребятами, под пулями… Чем вашему полу прислуживать.

— Не догадываюсь, за что ты тут портки протираешь, — сказал Слива, обращаясь к сутулому, немолодому бойцу с интеллигентной внешностью. — А мы с Чугунковым здесь — чисто по недоразумению.

Чугунков, огромный мужчина — сапоги удивительного размера, — шевельнул вытянутой ногой и рявкнул густым басом:

— Справедливо отмечено.

Слива продолжал:

— У нас все, как в сказке, случилось: чем дальше, тем страшнее… Ты загляни в наши биографии. Антон Слива — с завода «Красный металлист», Да знаешь, какой я токарь! Мне цены не было. Бронь на заводе положили. Только я на фронт пожелал. Гансов бить.

— Вот и бьешь, — вставил Жора, бывший шофер.

Вздохнул Слива сожалеючи. Кисет вынул.

— И что я все о себе. Вы на Чугункова посмотрите. Образованный человек, восемь месяцев в техникуме учился… А что случилось? Идем лесом. Мычит корова. Живых людей поблизости нет. Думаем, жалко, пропадет скотина. А еще хуже — забредет к фашистам. Им достанется! Изжарили. И поесть толком не поели, как хозяйка объявилась.

Образованный Чугунков вспомнил:

— Тысяча и одна ночь…

Слива одобрительно кивнул:

— Ну… И пять лет. С заменой на штрафную роту.

Послюнявил бумажку: самокрутка готова. Закурил. И стал прилаживать полозья, выструганные из молодого граба.

— Не пойму, — сказал Чугунков, — зачем нас заставили делать эти санки.

Слива предположил:

— Может, раненых вытаскивать.

Бывший шофер Жора не без логики заметил:

— Штрафная рота — это тебе не санитарный батальон.

— Тут дело серьезное, — сказал боец с интеллигентной внешностью. — Я сам видел. В роту целый ящик ручных фонариков принесли. Старшина получал.

— Смотри, — кивнул Слива, который был хрупок и тощ, — доступ к старшине имеет. Уж точно, в писаря тщится выйти.

— Ерундишь, — сказал Жора. — Он лейтенантом был. Командиром батареи. Только вот в Кубани два орудия без нужды утопил.

— Ясно. Тогда все ясно, — согласился Слива.

— Ничего вам, товарищи, не ясно, — интеллигентный штрафник положил топор и поднялся во весь рост. Ему было около пятидесяти, и выглядел он очень усталым. — До войны я был архивариусом при народном суде.

Чугунков присвистнул:

— Судья… Ну и дела…

— Я вас прошу, не ругайтесь, молодой человек. Мат — продукт варварства и дикости, — архивариус взял свои санки, еще не законченные, и переместился несколько поодаль.