Ave commune!

– Понятно… об этом я не прочёл. Что ж, приятно познакомиться…, – Давиан протянул руку в знак приветствия, но девушка отмахнулась.

– Юлия, меня так зовут. А вот руки мы тут не жмём,… Народное Постановление воспрещает. Считается, что-то мистерия древности, которая отвращает нас от истинного партийного приветствия.

– Понимаю.

Давиан потёр глаза, пытаясь себя избавить от сонливости и прояснить зрение, но ничего не помогает, Морфей снова пытается утянуть его в своё царство и единственное, что можно сделать, чтобы не уснуть, так это завести увлекательный разговор:

– А… у тебя, есть родители или кто-то на подобии их?

Прежнее настроение девушки пропало, а её лицо в один миг стало похоже на лик каменной серой статуи.

– Родители… тебя же зовут Давиан? Так? – юноша кротко кивнул, и девушка продолжила. – Родителей у нас нет, ни у кого. По мнению Партии, это нарушило бы равенство, «Все равны в своём безродстве» – один из постулатов «Народного Закона» и мы не можем его нарушить, – с тенью скорби отметила Юлия. – «Родственники – элемент воспитательного неравенства, который выступает в антагонизм с партийным воспитанием».

Между Давианом и Юлей возник столб тишины, и они оба погрузились в собственные размышления. Парень старается осмыслить сказанное его новой подругой, а девушка вертит в голове, зачем всё это сделано, зачем из людей сделали подобие безродных механизмов. Она ясно чувствует, что мнение отца и матери может быть авторитетней и значительней, чем слово Великой Коммунистической Партии. Она хотела быть всем, желала стать народом и взять его в полный контроль и воплотила в жизнь это, уровняв всех со всеми. Её контроль – вездесущ и естественно в её интересы входило вырвать у родителей процесс первичного воспитания, чтобы «загрузить» в ребёнка нужное для партийных чинов восприятие мира… и ради этого она готова выбить из человека саму человечность, сотворив из него инструмент, шестерню для коммунистического общества.

– Один мой друг сказал бы, – решил рассеять покров молчания Давиан, – «Как же тут можно жить?»

– Понимаешь, – на губах снова на одну секунду мелькнул призрак улыбки, – всё не так просто, как ты думаешь. Ты ещё не прошёл гипнопрограммирования, как и все мы. Ты пришлый, не наш, не посвятил свою жизнь народным трансформациям.

– Ага, то есть вас… ваш разум… психологически изменяют, – не зная какого слова подобрать, юноша сказал единственное, что посчитал приемлемым, уняв голос до слабого шёпота. – Вас программируют.

– Да, ты правильно понял принцип действия системы… «равенства», – слова донесли помимо скорби ещё и потаённую злобу. – Нас ещё с младенчества выращивают в инкубаторах, гипнозом нагружая нужными идеями… детский сад, школа и высшие заведения – процесс «загрузки» не прекращается и в конце концов мы становится… «пустыми», равными шестернями в одном устройстве.

– Пустыми? – с удивлением прозвучал вопрос. – Это как?

– Да, ими самыми, – с удручающей дух Давиана доносится безрадостный ответ. – Люди без родства, без целей, без… души, которые лишены целей в жизни, кроме одной – служить Партии.

Слова, пророненные Юлей, заставили парня на мгновение отбросить железный занавес партийных догм и взращённое похвальбой иерархов самодовольство, узрев для себя частичку сущности Директории. Тут Партия возвысилась над людьми, и она построила механическое существо, из равно-безликих и бездушных инструментов. Равенство – великая идея, высказанная первыми «отцами» левого движения, здесь обрело свою совершенную, всеобъемлющую и монументальную ипостась. А разрушение института семьи, о котором захлёб пророчили и желали леваки древности, здесь приобрёл образ разрушительного клинка, великого уравнителя и молота, выбивающего из человека дух человечности, уравнивая его абсолютно.

«Нет, не может быть всего этого» – взбунтовался против новой правды Давиан. – «Она же из оппозиции. Её миссия лукавить и врать, сбивая партийцев с пути истинного. Ложь». Давиан снова был атакован «истинами», которые напел ему Форос, которые он просчитал из книг. Он не верит, что тут всё жутко и плохо… вон, даже оппозиция есть, игрушечная, смехотворная, но всё-таки.

– И как долго всё это существует? – вопросил Давиан, присев на подоконник.

– Если верить истории, тридцать лет понадобилось Партии, чтобы перекроить сознание сотен миллионов людей.

– Не думаю, что они сожалеют о том, что стали частью мира, о котором, ни один из первокоммунистов прошлого и даже мечтать не мог. Вот я точно это знаю. Мне пришлось бывать в других уголках мира, и я тебе скажу – тут лучше всего. А если я сказал, значит так и есть.

Надменность Давиана вызвала лёгкое смущение у девушки, но всё же не дав ей проявиться, вспомнив, кем работает на Партию её собеседник, она спокойно продолжила диалог:

– Ну, не знаю,… не знаю, – речь девушки утихла, зажурчав подобно тихому ручейку. – Равенство в имуществе не слишком радует многих. Не хватает многого, . А равенство андройдов, похожих на людей и самого человека?

– Равенство… железяк и людей? – поёрзал на подоконники Давиан. – Э-это как вообще получается?