Ave commune!

Давиан примолк. Ему трудно говорить на эту тему, тяжело вспоминать, как самонадеянно рвался сюда, как стремился всеми силами души влиться в огромный монолит душ, в механизм, лишённый души. Стыд, чувство позора за собственное безумие и слепоту, овладевшее разумом, гложут юношу. И он решается сменить тему:

– Так ты реально думаешь, что всё так и должно быть? – голосом, охваченным горем человека, спросил Давиан, не убирая взгляда с измученного лица Юли.

– Да, я считаю, что без Партии, без неё и без такого безумия, что крутится вокруг неё, нас не станет. Пойми, прошу тебя, Директория, наша страна, родилась средь таких потрясений, средь такого шторма огня и крови, что трудно представить этот маленький клочок нашего мира оставленным без железной хватки.

– Ты боишься, что всё вернётся обратно? Ты боишься, что если убрать Партию и её систему, – лицо парня поморщилось в отвращении, – «репродукции», то мир, твой город, твой дом окажутся посреди войны?

– Да, – медленно и тягостно вымолвила Юля, взирая на парня глазами, переполненными страданий, – я боюсь этого. Я читала хронику, смотрела древние тексты и фильмы. Кадры из прошлого, из бытности минувших дней.

– И что же там увидела?

– Разрушение и голод. Неописуемые картины человечества, которое подобно червям роется в трупе собственной цивилизации.

– Слишком уж… пафосно.

– А как иначе? Ты не представляешь, что я увидела на кадрах и что почувствовала, когда нам показывали то, что было. – Речь Юли стала тяжелее, а в глазах блеснули слёзы. – Разрушенные города и опустевшие сёла. Горы сгнивших трупов, которые складывали на улицах, потому что хоронить было негде и некогда. Площади, усеянные мертвецами и целые страны, утопающие в крови.

– Да, войны.

– Не просто войны! Делёжка территорий. Битва за ресурсы – воду и пищу. Люди, как голодные крысы, грызли и убивали друг друга за пропитание. Тогда, мы стали ничем не лучше зверья, мало походящего на человека.

– И единственное, по-твоему, что можно сделать, так это прыгнуть в другую крайность? – Давиан опрокинул спину на лавочку. – Из состояния зверья в состояние машины?

– Да хоть какое… или я не права? Не пошёл ли Рейх по такому же пути? А, Давиан? Чем мы отличаемся от Империи? У нас всем заправляет Партия, а у вас церковь. У нас партийные догмы возведены в закон, а у вас моральные. У вас государство – вездесущее существо, от которого не спрятаться, а у нас общество. Чем мы отличаемся от вас? – осыпала вопросами Юля юношу, навострив внимание на нём в ожидании его ответа и смакуя мыслимую правоту.

Давиан слабо усмехнулся и тихо, без надрыва голоса, произнёс:

– Нас оставляют людьми. Я этого не понимал… или не желал понимать, но Рейх, сколь безумен не был бы, сколь его политика не отдавала моральной шизофренией, старается сохранить в людях – людей.

– Подавляя их волю?

– А тут будто бы иначе? Пойми Юль, ведь есть не только Партия и её Директория. Есть ещё и Рейх, и Республика и на востоке страны тоже есть. Мир не ограничен только Коммунами. Да, я здесь пока недолго, но мне понятно – Партия стремится показать, что есть только она, и ничего кроме неё. Нет мира или даже жизни за пределами Генеральной Линии Партии – вот что вам пытаются не просто вдолбить в мозг, но сделать главной жизненной парадигмой. Им, лидерам, таким как Форос или даже Апостол, нужно это, ибо без мысли о том, что за границами партийного идолопоклонства и страны этой, нет ничего кроме выжженной пустыни с дикарями. Так люди, – Давиан обвёл рукой дугу, условно указывая на Улей, – не будут желать драпать отсюда. Они до последнего вздоха будут держаться за ту клетку, внутри которой выросли.

Парень, выговорившись, чуть склонился и вновь посмотрел на девушку. Юля водит по листве правой рукой, перебирая ей и шелестя. Её худое, измученное и бледное лицо отразило на себе душевную опустошённость, отсутствие смысла к существованию. Она явно устала, разумом и сердцем. Её сухие, исцарапанные губы чуть зашевелились, неся слабый, на грани шёпота, голос:

– Может ты и прав… мне… трудно это понять. Я выросла… меня вырастили в стране, где нет ничего, кроме народа и Партии. Всё для них и ничего кроме. Ох, – бедственно вздохнула Юля, приложив ладони к лицу. – Как же я устала от всего этого. Партия… дом… я не хочу, чтобы больше лилась кровь и целые города исчезали в забвенье, но меня переполняет желание убежать отсюда. От всего этого.

– Подожди, – навострился Давиан. – Всех же Партийцев ещё с эмбрионального периода и вплоть до окончания институтов гипнопрограммируют на то, чтобы они любили, и уважала Партию и страну. Со мной то ладно, а вот, что с тобой?

– Я – член санкционированной оппозиции. Мы нужны Партии только в той степени, чтобы она на нашем фоне выглядела «божьим даром или группой интеллектуалов, вечно правых, в отличие от глупой оппозиции». Нам дают возможность мыслить в некоторой степени критически… но только для усиления власти своей.

– А как люди к этому относятся?

– А ты попробуй, скажи фанатику, что его кумир, его смысл жизни – грязь, бред сивой кобылы. Как думаешь, что тебе скажут в ответ?