Авель Санчес

«То были ужасные дни, дни болезни Авеля, – записывал в своей «Исповеди» Хоакин, – дни, исполненные невыразимых мучений. Жизнь его была в моих руках. Я мог просто оставить его умирать, а моги ускорить его смерть, причем ни одна живая душа не заподозрила бы меня, да я бы и не оставил следов, по которым можно было бы меня уличить. В своей медицинской практике я знавал случаи странных, подозрительных смертей, причины которых освещались для меня трагическим светом последующих событий – например, поспешной свадьбы вдовы и другими подобными фактами. Я начал бороться, как еще никогда не боролся с самим собой – с этой ядовитой гидрой, которая отравляла и омрачала мне жизнь. Здесь были замешаны моя честь врача, честь человека, мое умственное здоровье, мой разум. Я понял, что меня терзают когти подкравшегося безумия; я уже чувствовал его жало, вонзившееся в мое сердце. Но я победил. Я спас Авеля от смерти. Никогда еще не был я так счастлив, так душевно спокоен. Избыток несчастья обернулся к моей же пользе. Успех сделал меня счастливейшим человеком».

– Он… твой муж… вне опасности, – объявил в один прекрасный день Хоакин.

– Спасибо, Хоакин, спасибо тебе, – и она взяла его за руку, которую он оставил в ее ладонях. – Ты даже не подозреваешь, как мы тебе обязаны…

– Вы тоже не знаете, скольким я вам обязан…

– Ради бога, не надо, Хоакин… Теперь, когда мы так тебе признательны, не надо ворошить прошлое…

– Да я и не ворошу его. Я очень обязан вам. Болезнь Авеля многому меня научила…

– Ах, так ты рассматриваешь ее как особо интересный случай!

– Нет, Елена, нет, – только как случай со мной!

– Не понимаю тебя.

– Я и сам не понимаю. Просто я хотел сказать, что борясь эти дни за жизнь твоего мужа…

– Называй его лучше Авелем!

– Хорошо. Так вот, борясь с его болезнью, я одновременно изучал свою. И, глядя на ваше счастье, решил… жениться!

– У тебя есть невеста?

– Нет, пока еще нет, но я решил искать. Мне нужно свое гнездо. Поэтому я хочу жениться. Или ты считаешь Елена, что я не найду женщины, которая бы меня полюбила?

– Конечно, найдешь; почему же не найти?…

– Я имею в виду женщину, которая бы меня полюбила…

– Конечно, я так и поняла, конечно, – женщину, которая бы тебя любила…

– Видишь ли, как партия…

– Ну, разумеется, ты очень хорошая партия… молодой, с достатком, впереди у тебя хорошая карьера, скоро ты станешь знаменитостью, ты добр…

– Добр… Но при этом не слишком симпатичен, верно, Елена?

– Почему же, Хоакин?… Откуда ты взял, что несимпатичен?

– Ах, Елена, Елена, где мне найти такую женщину?…

– Которая бы тебя полюбила?

– Нет, хотя бы такую, которая не обманывала меня, говорила мне правду, не смеялась надо мной, Елена, не смеялась бы надо мной… Которая вышла бы за меня с отчаяния, чтобы я ее содержал, и она сама бы это понимала…

– Ты и в самом деле болен, Хоакин. Женись!

– А ты думаешь, Елена, что найдется какой-нибудь человек, который смог бы полюбить меня?

– На свете нет ничего такого, чего нельзя было бы добиться. Каждый человек может найти кого-то, кто его полюбит.

– А я буду любить свою жену? Смогу я ее полюбить? Скажи…

– Странный ты человек, еще бы не хватало…

– Видишь ли, Елена, не быть любимым или не уметь добиться любви – это еще не самое страшное, самое страшное – не уметь любить.

– Вот и дон Матео, наш приходский священник, говорит, что дьявол не умеет любить.

– А дьявол, как известно, бродит по земле, Едена.

– Замолчи, не говори мне об этом.

– Хуже, что я постоянно твержу об этом себе.

– Замолчи, Хоакин!

VII

Пытаясь найти убежище, спастись от терзавшей его страсти, Хоакин отдался поискам жены, заботливой супруги, в чьих материнских нежных объятиях он наглел бы защиту от бушевавшей в нем самом ненависти и на чьей груди он, как ребенок, испугавшийся буки, мог бы спрятать голову, чтобы не видеть адских, леденящих глаз дракона.

Бедная Антония!

Антония, казалось, родилась для материнства: была она самой нежностью, самим состраданием. Каким-то непостижимым чутьем она угадала в Хоакине страждущего, душевного инвалида, одержимого и безотчетно полюбила Хоакина за несчастливую его долю. Она чувствовала какую-то таинственную притягательность в острых, обжигающих холодом словах этого медика, не верившего в человеческую добродетель.

Антония была единственной дочерью вдовы, которую пользовал Хоакин.

– Вы думаете, она сумеет выкарабкаться? – спрашивала Антония у Хоакина.

– Мало шансов, очень мало. Бедняжка слишком измучена, совсем измождена… Видно, ей много пришлось перестрадать… Уж очень слабое у нее сердце…

– Спасите ее, дон Хоакин, спасите ее, ради бога! Если бы я только могла, я бы жизнь отдала за нее!

– Увы, такие вещи невозможны. Да и, кроме того, кто знает? Быть может, ваша жизнь, Антония, кому-то кажется еще нужнее…

– Моя жизнь? Кому? Зачем?

– Кто знает!..

Вскоре несчастная больная умерла.

– Так должно было случиться, Антония, – сказал Хоакин, – наука тут бессильна!

– Да, видно, так судил господь!

– Господь?

– Ах! – И глаза Антонии, наполненные слезами, впились в глаза Хоакина, сухие и жесткие. – Как, разве вы не верите в бога?

– Я?… Не знаю!..