Авеню Анри-Мартен, 101

Когда Дозе понял, что я не смогла бы ничего рассказать, даже если бы очень хотела, он отправил меня в форт «А». С температурой под сорок я три дня провела в лазарете; сейчас меня перевели в камеру с тремя другими женщинами. Почти люкс. Можно стоять, можно умываться, дают порошок от вшей. Можно даже, встав на одну из кроватей, через решетку увидеть крыши города. «Кофе» по утрам, двести граммов хлеба, суп в десять часов, еще раз суп в четыре часа и время от времени посылки от Красного Креста с печеньем, которое пахнет прогорклым маслом. Тюремная жизнь: «радио» заклюценных, новости, которые по крохам узнаешь на воскресной мессе, счастье заполучить огрызок карандаша и клочок бумаги, счастье найти оказию, чтобы передать письмо… Ко мне приходила Амелия Лефевр, мать Рауля и Жана, и Руфь, она рассказала мне о моем малыше, Шарле. Я думаю о нем каждую минуту, и это придает мне силы. У меня нет никаких новостей от Л. Я совершенно ничего не знаю о том, что будет со мной дальше, не представляю, сколько еще времени проведу здесь. Я уверена только в том, что однажды они придут за мной для нового допроса, и не представляю, как я смогу вновь выдерживать оскорбления, побои и карцер. У меня очаровательные соседки: Одиль, девятнадцатилетняя девушка, арестованная за то, что распространяла листовки; Элизабетта, коммунистка, чей муж был расстрелян 21 сентября 1942 года, и Элен — ее муж присоединился к партизанам, а сама она укрывала английских пилотов. В трудные моменты мы поддерживаем друг друга.

Если со мной случится несчастье, позаботься о Шарле, он — самое дорогое, что есть у меня в этом мире. Прости, что написала так мало, но бумага здесь — на вес золота. Береги себя. Да хранит тебя Господь.

Нежно обнимаю тебя.

Камилла».

Леа, завернувшись в покрывало, медленно встала и положила листки бумаги на кровать. На ее юном личике отражались одновременно недоумение и страх.

— Как мы дошли до этого? — громко спросила она.

Ей казалось, что пространство вокруг нее сужается до размеров тюремной камеры.

Тыльной стороной ладони девушка вытерла слезы. Она немедленно приняла решение вернуться в Монтийяк, и это ее немного успокоило. Там, на месте, она обсудит с Матиасом, супругами Дебре и мадам Лефевр, что можно сделать для освобождения Камиллы. Но прежде чем ехать, необходимо было поговорить с Отто Крамером.

В прихожей зазвонил телефон. Кто-то поднял трубку. Через некоторое время в комнату постучали: это была Эстелла. Она сказала, что с Леа хочет поговорить Франсуаза. В данный момент это оказалось весьма кстати.

Леа приняла приглашение приехать к ним завтра на обед.

После ужина в маленькой гостиной Леа, сидя на полу у камина, читала тетушкам и Эстелле письмо Камиллы. Ни одна из трех пожилых женщин ни разу не прервала ее. Когда чтение закончилось, Лиза вытерла покрасневшие глаза, Альбертина дрожащей рукой промокнула ресницы, а Эстелла громко высморкалась. Вязанье, вышивка и штопка лежали, забытые, у них на коленях…

Леа встала и включила радиоприемник. Покрутив ручку настройки, она нашла радио Лондона. Помехи в этот вечер были не очень сильными. 21 час 25 минут, 15 января 1943 года.