Август

– Информация уточняется. Никто его не видел. Наверное, подкрался незаметно. Мы отправили караул на внешнюю территорию. Пока новостей не было. Говорят, что это сын подстреленного заключенного. Он сам из местных, ширяевских, только непонятно, каким образом ребенок смог добраться до этих мест. Мы уточним, в том числе у самого беглеца, когда он придет в себя, для предотвращения подобного в будущем.

– Идиоты… Не видели ничего, как всегда. Сколько лет ребенку?

– Точно неизвестно, но поговаривают, что около шести-семи.

– Я посмотрю его личное дело. Как, говоришь, его фамилия?

– Порошин.

– Найдите ребенка. Мне не нужны скандалы. Если он и смог сюда добраться самостоятельно, движимый великой целью, то на обратный путь боевого духа уже не хватит. Трупы в окрестностях мне не нужны. Особенно детские. Шум опять поднимут. Хватит мне его уже. Собак пустите. Полный отчет о действиях жду немедленно.

– Вас понял, товарищ полковник. Будет сделано.

– Свободен.

Перевалов огляделся по сторонам. В августе ночь наступает раньше обычного, и за окном уже загорались фонари. Тени от мебели удлиняются при их свете. Если бы не необходимость отчитаться о происшествии, по графику стоял бы вечерний обход и полусонная поездка домой. А там ужин, сон, и утром все снова по кругу. После проверки круговорот должен был вернуться к привычному, стать сноснее. Но не настолько, чтобы изменить к нему отношение.

Правило есть правило, приказ есть приказ. Он поставил старый электрический чайник, для чего пришлось подпереть клавишу включения спичкой, насыпал в кружку двойную порцию растворимого кофе, вкус которого он ненавидел, но который позволял ему еще как-то держаться, и, проклиная себя, это место, и весь мир, снова сел за свои бумаги.

Глава II.

Ожидание неприятностей всегда тяжелее самих неприятностей.

Солнце уже совсем скрылось за крышами соседних пятиэтажек, оставляя на небе лучистые розово-оранжевые разводы на ширину ладони.  Бродячие собаки провожали лаем редкие машины, въезжающие по одной из немногих широких асфальтированных дорог в их маленький городок. Дневная пыль осела, и в воздухе из открытых окон ощущался свежий запах приближающейся августовской ночи. Раньше Лейла так любила этот месяц.

Сейчас она ожидала мужа, сидела у открытого окна. Уже прошел тот обычный час, когда он обычно входит в дверь и, не здороваясь с домочадцами, молчаливо стягивает с себя тяжелую форму. Он часто задерживался, и это всегда означало, что что-то стряслось на работе. И еще это всегда значило, что он вернется домой еще более напряженным, чем обычно. Его напряжение почти никогда не покидало его, но периодически становилось настолько тяжелым, что просто находиться с ним рядом в такие моменты было невыносимо физически.

Лейла глубоко вздохнула. Но чего ей было жаловаться? Жили они неплохо. Муж, с которым они были вместе уже почти десять лет, был весьма уважаемым человеком, занимал хорошую должность. Он служил государству в единственном приличном учреждении в их захолустном городке на двадцать тысяч жителей, в котором все остальное медленно, но верно шло ко дну. Ей, с детства мечтавшей о большой семье и детях,  практически нечего было больше желать. Особенно с того момента, когда у них с Переваловым пошли дети. До них она всегда испытывала одиночество в этом доме. По правде, одинокой она ощущала себя всегда с того самого момента, как она покинула родину, и оказалась в этих краях, но с появлением малышей это чувство начало ее понемногу отпускать. Ослаблять хватку.

Детишек было трое. Сегодня по странному стечению обстоятельств все уснули раньше обычного. У Лейлы выдалось время для себя. Но тревожное чувство, которая всегда возникало у нее на интуитивном уровне, не позволяло расслабиться и насладиться одиночеством.

Старший сын, Данилка, прошлой осенью ему стукнуло восемь. Перешел в третий класс ширяевской начальной школы, с посещением дополнительных занятий с уклоном в математику. Его отец прочил на государственную службу, видя в ней единственно возможное стабильное будущее. Мальчик хорошо учился, проявлял живой интерес к творчеству, часто отличался в конкурсах по вокалу и танцам, чем неоднократно вызывал чувство робкой гордости у матери и стыдливую неловкость у отца. Он не поощрял его увлечения песнями и плясками, считая это недопустимым занятием с точки зрения семейной репутации. Однако Лейла всякий раз мягко убеждала его, что с возрастом все детские увлечения меняются, и в скором времени он обязательно подберет для себя что-нибудь более подходящее их положению. Спасало также и то, что отец всегда пропадал на работе и не принимал активного участия в школьной жизни старшего сына, а Лейла часто просто забывала упомянуть о творческих достижениях сына в присутствии отца. Данилка в свою очередь тоже быстро уяснил, что некоторые свои порывы все же лучше держать при себе.