Август

Лейла от природы была мягкой и терпеливой. Она верила, что со временем ее муж перестанет быть чужим для нее, что для создания крепкого союза необходимо время, терпение и труд, и ее поначалу нисколько не пугала его отстраненность от ее маленьких семейных традиций.  Она ненавязчиво готовила ему вкусные блюда из своего детства, ухаживала за ним, всеми доступными ей способами берегла тот очаг, который он создал для нее однажды, приведя ее в свой дом после замужества. Время шло, отношения оставались прежними. Он не обижал ее,  нет, Лейле бы и в голову не пришло упрекнуть его в грубости или жадности.  Просто… Просто они были такими разными. Что их удерживало рядом? Были ли у них общие точки или причиной образцового внешнего счастья была ее уступчивость? Лейла старалась не думать об этом. С годами она уже почти не вспоминала о тех мечтаниях, которые терзали ее у истоков брака, и все чаще, наоборот, казалось, что с возрастом ее мудрость обретает новые очертания. Тихая радость от имеющегося заменяла собой громкие восторги от несбывшегося.

Самыми счастливыми моментами в тихой жизни Лейлы были минуты, когда все трое детей засыпали в своих деревянных кроватях в большой светлой, выделенной под детскую, комнате. Когда муж еще не успевал приехать с работы, а она могла, глядя на нежные умиротворенные дремой родные лица, посидеть в тишине и помечтать. Мечты были скромными, скуповатыми. Она боялась себе признаваться в каких-то желаниях, искренне считая это проявлением неблагодарности к дарованному ей свыше семейному счастью, однако проблески надежд, обрисованные ее свободным от границ воображением, все же освежали ее после трудовых будней. Лучше всего ей мечталось о том, как она могла бы воссоединиться со своей семьей, как внуки радостно запрыгивают на колени к добродушным старикам, будь они живы, и как ее отношения с мужем из черно-белых тонов окрашиваются в красивые пастельные  оттенки. Чем дольше длились эти минуты, тем сильнее она погружалась в свои мысли, и тем сложнее бывало ей вернуться к реальности.

Дети спали и сейчас. Но сегодня тишина особенно давит вперемешку с тиканьем секундной стрелки на больших старинных настенных часах в гостиной. Лейла не любила эти часы. Как и многие вещи в их доме.

Квартира по роскоши убранства напоминала исправительное учреждение. Виктор не любил декор, считая его пустой напыщенностью. В тех случаях, когда Лейла привносила в обстановку яркие нотки, свойственные ее некогда живому характеру, он либо прямым текстом просил ее избавиться от излишеств, либо избавлялся от них самостоятельно. Излишеством могла служить вручную расписанная ваза для полевых цветов, или связанное крючком цветное покрывало для жесткой кушетки, или вышитые ею цветные салфетки на обеденном столе. Ее бабушка так многому ее научила! Лейла даже не всегда знала, где оказывались эти вещи после их исчезновения, однако научилась ловить презрительный взгляд Виктора в их сторону еще до того, как тот в мыслях выбрасывал ее. В таких случаях она успевала припрятать дорогие ей предметы быта в маленький кованый сундук, доставшийся ей по наследству от матери, в надежде, что когда-нибудь ее дом снова станет ярким и можно будет вновь ими воспользоваться. Пока это было лишь в ее мечтах. Кое-чему из созданного Лейлой декора все же удавалось прижиться – например, прозрачным занавескам в едва заметный белый на белом фоне цветочек, тряпичным куклам для Маши или лоскутным мягким коврикам в детской. Туда Виктор если и заглядывал, то не вникал в детали. За вечным детским беспорядком было трудно разглядеть обновки, и поэтому там Лейле можно было дать волю фантазии.

Квартира была просторной, но отчего-то тесной; теплой, но не уютной; она была ее пристанищем и одновременно чужбиной. Но попытки влить в обстановку душу Лейла не оставляла.

Лейла смотрела на свое отражение в оконных стеклах.

Через распахнутую створку бесшумно влетела бабочка. Свободная такая, ее не  останавливают рамки частной собственности и приличий. Очень красивая, легкая. Села на штору. Штора даже не колыхнулась. От движений человека в этом мире всегда что-нибудь колышется. Если не сейчас, не рядом, но где-то отдается обязательно. Эхом последствий. А бабочке не страшно. Совсем. Сидит, украшая все вокруг себя. Что-то вспомнила, вспорхнула, улетела, не оставила после себя даже точки. Бабочка живет ярко, пусть даже всего сутки. А может и не было ее. И слишком легко было бы вообразить ее снова на этом же месте. Природа идеальна. Человечество нет. Почему? Человек же тоже природа. Или нет?

Ключ в скважине, скрежет замка, шорох на пороге. Этот привычный звук Лейла почти различает, настолько ясно и одинаково он обычно звучит. Но сейчас он только в воображении. Виктора нет, и судя по подкрадывающейся ночи, его уже можно не ждать.

Можно ложиться спать.

Может оно и к лучшему.

Глава III.