Август

— Грустно как-то. Я ведь и в круиз этот пошел не столько для того, чтобы на берега поглазеть, сколько с людьми живыми пообщаться, пощупать, чем живет страна наша. Я ведь в России так давно не был, сказать по правде, что ничего не понимаю сейчас ни в людях, ни во власти нынешней, ни в чем.

— Ну, это у вас быстро пройдет, — коротко хохотнул доцент. — Учитесь не принимать близко к сердцу нашу действительность — вам теперь в ней жить придется.

— Да я не боюсь, — отмахнулся рукой Петров. — Дома и стены помогают, свое дерьмо не пахнет, а чужого я уже нанюхался вдосталь. Бывало хуже, поверьте. Знаете, как мясо будет по-эстонски? — «Лиха»! Вот в 91-м у нас сначала посмеивались, каламбурили: «Почем фунт лиха?». А потом узнали. А теперь я, похоже, очень вовремя спрыгнул с палубы фашистского кораблика. Запас прочности кончился — все советское разворовали, скоро Прибалтика ко дну пойдет. Но не потому, конечно, я в Россию вернулся, чтобы просто спасаться. А домой вдруг потянуло. Хочу остаток жизни прожить по-человечески!

— Это в России-то? По-человечески?! Впрочем, все познается в сравнении, я из Питера в Воронеж возвращаюсь и сразу про это вспоминаю. Дома, конечно, лучше. Даже, когда хуже. Пойдемте собираться, скоро экскурсия начнется.

* * *

Отправив Анчарова завтракать, Толян выждал, пока опустеет их нижняя палуба и вошел в каюту, в которой уже пришлось побывать этой ночью в поисках сумки со взрывчаткой. Он небрежно разворошил и снова заправил так и не разобранную кавказцем постель, собрал в пластиковый мешок оставшиеся в каюте мелочи: легкую курточку, бейсболку, туалетные принадлежности, початую бутылку вина. Сполоснул стакан, помыл пепельницу, протер всё аккуратно полотенцем. Задернул шторку на иллюминаторе, еще раз внимательно огляделся и вышел, оставив ключ на столике. Как и не было тут никого. Спрятал мешочек с вещичками в своей каюте — до вечера, потом пусть отправляется в воду, вслед за хозяином. Нет! Опасно. По дороге на экскурсию отправим в самый запущенный мусорник! Беззаботно насвистывая «Прощание славянки», Муравьев отправился на завтрак, догонять Анчарова.

Теплоход уже пришвартовался к пристани. Подполковник приметил в холле перед рестораном доцента — соседа по нижней палубе. Тот внимательно слушал вчерашнего нового знакомца — Петрова. Муравьев поздоровался и спросил мимоходом Славу — не видел ли тот, куда это «ломанулся» с вещами на пристань грузин из каюты напротив? Может, случилось что? Тот недоуменно пожал плечами. Но когда через полчаса горничная, приступившая к уборке, спросила доцента, а где же сосед, тот ответил ей, что грузина видели покидающим теплоход с вещами. Больше о кавказце никто и не спрашивал. Бывает. Круиз ведь, по сути, только начался, никто еще не успел примелькаться туристам и персоналу настолько, чтобы о нем тревожились.

За столом приднестровцев в ресторане питались, кроме них, только две девушки-студентки, девушки, жизнь повидать успевшие во всех ее разнообразных аспектах. Не заметить этого в девушках опытным операм было невозможно. Девушки, впрочем, тоже были не дурочки и сразу предположили в двух подтянутых холостяках, сидящих напротив, причастность к милиции или еще чего хуже.

Бывшим рижским омоновцам, а ныне офицерам госбезопасности Приднестровья маскироваться в России нужды не было, но и афишировать свой род занятий они тоже не стали, отшутились, что любят боевики и детективы, а потому так похожи на героев Флеминга и Константинова одновременно. Тем не менее, вчерашнее знакомство за ужином превратилось поначалу в подобие «разведки-боем».

Глафира, несмотря на редкое русское имя, выглядела суперсовременно и очень сексапильно. Есть такие женщины, каждое невинное движение которых воспринимается мужчинами как часть любовной игры, близкой к завершению и готовой начаться немедленно снова. Темная шатенка, невысокая, с очень женственной и вместе с тем спортивной фигуркой, как из танцев на льду. Модельная, не очень короткая фантазийная стрижка от дорогого мастера, почти никакой косметики на выразительном лице. Черные, как лесные озера, глаза, аккуратный носик, пухлые в меру губки, изящное ушко обнажено с одной стороны — в нем сережка искусной работы — неброская, серебряная. И кольца, браслеты — много еще серебра на загорелых обнаженных руках, все ручной работы, все русское. Тонкая белая блузочка на крепкой груди, мини-юбка — не то вызывающе, не то по-домашнему скромно, сразу и не поймешь. А голос, голос такой, каких в столицах больше не услышишь: певучий, живой, играющий интонацией в каждом слове. Толян вчера даже засомневался первому впечатлению, ну нет, не может такое чудо быть питерской студенткой, да еще, как пить дать, с журфака!

И сразу же выдал старый тестовый анекдот, разыгрывая рубаху-парня и ухаря:

— А вот еще, мой любимый! Просит Айседора Сережу купить ей шарфик: — Сережа, как нравится мне этот шарфик! Месяц просит. Надоело Сереже. Купил: — Да задавись ты своим шарфиком!