Август

— Да они же дети еще, Саня! — отнекивался поначалу Муравьев, потягивая коньяк из припасенной в круиз алюминиевой кружки — кофе заваривать. Толян тихо радовался тишине, мирно плывущим по обеим сторонам реки берегам, густо поросшим таким родным — русским лесом. Вспомнилось, что даже по грибы уже 20 лет почти не ходил — некогда и некуда в Приднестровье-то.

— Да причем тут: дети — не дети! — Анчаров приподнял свой широкий коньячный бокал, гоняя насыщенную жидкость на дне по кругу. Неторопливо откусил специальными щипчиками на брелке кончик новой сигары и потом долго пыхтел, раскуривая ее, немного отсыревшую на влажном речном воздухе. — Я жениться хочу, Толян! — произнес он твердо.

Толя не стал напоминать другу о том, что когда-то у него была уже жена, и двое детей, что Сане перевалило за сорок, что красавиц и в Тирасполе полно, да таких, что бледным россиянкам впору расплакаться от бессильной злобы. Муравьев и сам был когда-то женат. А дочке его, Светочке — 23 стукнуло, и она уже замужем. И не видел ее Толя с 91-го года. Не собирался никто из рижан, волей случая осевших в Приднестровье, задерживаться там надолго. Сначала думали, что отвоюют свою страну. Потом, что и выживут вряд ли. Муравьев дважды сидел в следственном изоляторе МВД, а потом и МГБ — по году почти в каждом. Наверху делили власть, озадачивали тогда еще капитана, а потом и майора деликатными поручениями. И рано или поздно предавали, загоняя в угол. Но Толян не сдавался, выкарабкивался и снова поднимался: выжил, стал подполковником и начальником отдела. Однако, устраивать при таких раскладах семейную жизнь было глупо и просто безответственно. Муравьев характер имел легкий, веселый, но человеком умудрялся оставаться порядочным. С молодости девчата просто вешались ему на шею, и он порою собирал их гирляндами, как связку баранок. Перебирал, надкусывал и оставлял, ничего не обещая и ничем не обнадеживая. Оглянулся недавно, а уже 17 лет прошло, как из Риги — транзитом через Тюмень сорвались они с Саней на набухший кровью Юг — мстить и умирать. Ни отомстить до конца, ни умереть Бог не дал. А жизнь на середине, а может быть, даже с горки уже спускается бывший младший лейтенант. «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины», — сказал он вслух, невпопад, но Саня все понял и не стал переспрашивать.

Анчаров навоевался с лихвой еще на срочной — в Афгане. Орденоносцем стал в 20 лет. Рано женился, рано завел мальчишек-близнецов. Был «замком» — замкомвзвода у Муравьева в Рижском ОМОНе. И потом опять воевал — то в Бендерах, то в Рыбнице. Толян вытащил сержанта из госпиталя, потом из затяжного запоя.

Помог стать офицером. А со временем Анчаров снова занял место заместителя Муравьева, только теперь уже в его отделе МГБ Приднестровья. Оба они все эти годы жили в одном и том же 12-этажном общежитии Тирасполя. Все, что заслужили — это отдельные комнаты с удобствами. Бывшие рижские коллеги, кураторы ОМОНа от МВД СССР, первыми нарисовавшиеся в ПМР сразу после «путча», давно уже занимали министерские посты. Подопечные им когда-то омоновцы все чаще только мешали в новой жизни и карьере — знали много такого, о чем хотелось забыть и никому не рассказывать. Вот уже 17 лет судьба двоих друзей висела на волоске, как и само Приднестровье.

— Жениться, говоришь? — Толя махом опрокинул в рот остатки коньяка из кружки, закурил «Галуаз» из синей пачки. Анчаров задумчиво смотрел на проплывавшие мимо леса, уже сливавшиеся с потемневшим к ночи горизонтом и попыхивал сигарой:

— Я же не к тому, что вот так сразу, на первой попавшейся Глафире и жениться. Я просто хочу вспомнить, какая она — человеческая жизнь, понимаешь?

— Понимаю. — Муравьев вздохнул, разлил остатки коньяка из узкой высокой бутылки и приподнял свою кружку. — За тех, кто в море!

— На границе!

— И в венерической больнице! — выпили, не чокаясь, и пошли искать подружек, убежавших после совместного кофе в «Панораме» танцевать в диско-бар.