Август

Вот и вахтенный матрос отстегнул цепочку перед спущенными сходнями. Пора! Саня решительно подхватил сумки, пропустил вперед не помнящую себя от нахлынувших чувств Глафиру и, как в воду прыгнул с моста, не оглядываясь, не замирая на краешке, вступил в новую жизнь, моля Бога, чтобы в последний раз.

Уже через пять минут, поцеловав без церемоний маму Глафиры, перешучиваясь с удивленно-обрадованным отцом ее, обвешанный сумками и окруженный своей новой семьей, Анчаров целеустремленно вел своих близких на остановку трамвая, как будто всю жизнь прожил в Костроме и в самом деле домой вернулся.

Вера и лейтенант Зайцев выскользнули, не привлекая к себе лишнего внимания, вместе с праздной толпой туристов, спешащих побродить по пристани, размять ноги перед автобусной экскурсией по городу. Уже на ступенях набережной Вера оглянулась и нашла взглядом Петрова, курившего на палубе теплохода в ожидании ушедшей переодеться Люси. Усмехнулась полными губами, вздохнула и упругой спортивной походкой легко догнала Зайчика, ловившего на дороге такси. — Если бы не Люся, — подумалось ей мимолетно, — то и ничего все равно бы не было, — оборвала Вера сама себя.

Люся вышла на палубу в легком летнем платье, похожем на то, в каком впервые встретил ее Петров. Снова как девушка довоенных счастливых лет.

— Пойдем, Андрей Николаевич, — потянула она за рукав суженого. Именно это слово в тот момент пришло ей в голову.

Муравьев, смутившись впервые за последние 20 лет, как нашкодивший пятиклассник, стоял, потупив голову, перед пожилой парой, строго вычитывающей в сторонке от теплохода свою непутевую дочь. Потом седой высокий мужчина (Дашин отчим) протянул Толяну руку, поздоровался, похлопал подполковника по могучему плечу и указал на старенький «Москвич», припаркованный рядом. Муравьев послушно усадил на заднее сиденье смеющуюся и нисколько не обескураженную холодным родительским приемом Дашу, и сам втиснулся в антикварный, тесный автомобиль. Разгневанная мама уселась на переднее сиденье рядом с мужем, и «Москвич» неожиданно лихо тронулся с места.

За Кириллом прислали машину из местного управления ФСБ. Она ждала его на соседней с речным вокзалом улице. Надо было встретиться с коллегами и обговорить целый ряд проблем; отправить документы в Москву и Питер, забрать результаты сделанных еще с теплохода архивных запросов, и еще много-много рутинных процедур ожидало полковника в этот день.

А Машенька отправилась на экскурсию, держать руку на пульсе круиза.

* * *

Перед монастырем, выраставшим все выше и краше, чем быстрее автобус одолевал длинный мост через Волгу, раскинулись торговые ряды. Пока суматоха распределения групп и экскурсоводов охватила три сотни с лишком туристов с одного лишь «Петербурга», Петров успел пробежаться по маленькому базарчику и прикупить Люсе подарок — суровый пожилой дядя в костюме и с галстуком, несмотря на жару, продавал своей оригинальной работы игрушки-безделушки: глиняных расписных котиков, рыбок, петушков, солдатиков, деревенских мужиков с гармошками, баб в платочках. Все они улыбались озорно, залихватски, раскрашены были ярко и весело. Андрей выбрал солдата в гвардейском мундире. Солдата бравого, рыжего, усатого, с трубкой в зубах и стаканом в широко отведенной в сторону, приглашающе, правой руке. А в левой — бублик. Так что, стакан, по идее, не с водкой был, а с чаем! Так хотелось, чтобы память осталась у Люси. Чтобы вспоминала иногда, как хорошо было им вдвоем — у них в раю, на теплоходе, ставшем на время домом для обоих.

Настолько хорошо было Петрову с Люсей тем утром, после дискотеки, когда проснулись птицы, и вместе с птицами спела им песню о рае, сама не зная того, певица из бара «Панорама», — так хорошо было им вдвоем, что, казалось, умереть надо немедленно обоим, чтобы лишь это счастье любви успела сохранить ускользающая память о жизни. Но потом были почти два дня пути, без остановок и экскурсий, и можно было бы и вовсе не выходить из каюты, если бы не зверский молодой аппетит, которого не было с юных лет.

И еще одна ночь. Окна и те запотели от жарких объятий. И еще сегодняшнее утро свежо было в сердце, оно еще лежало печатью страсти на губах, оно еще не выветрилось, даже после душа, из волос, из кожи, из кончиков пальцев, нервно вздрагивающих до сих пор, вспоминая, как они касались друг друга.

Невозможно было поверить в то, что такое можно растянуть на годы. Оба были людьми взрослыми и понимали это. А потому, после завтрака в ресторане, на людях внезапно произошла в них обоих какая-то перемена, принесшая отчуждение.