— Однако, что ж тут удивительного, — размышлял про себя Круглов, — места наши еще в царское время модным курортом стали. Своим, доморощенным. С Княжеской долины как все началось, так и по сей день продолжается. Редкий писатель, поэт, художник не побывал в Вырице в полустёртый в нашей памяти фамильным серебром век Серебряный литературы русской. Да и потом непростые люди у нас живали — от святых до криминальных героев лихих девяностых. Вон, дворец какой на берегу Оредежа отгрохан — не хуже Екатерининского, все честь по чести, даже янтарные образа в домовой церкви имения те же мастера делали, что Янтарную комнату в Пушкине восстанавливали. И тут же цыгане, крестьяне, а порой и вообще всякий сброд, — Тимофей поморщился недовольно, поскольку «сбродом» назвать стоило как раз владельцев дворцов-новоделов, а совсем не простых выричан.
— И все же, плотность интересных людей в нашем поселке и правда зашкаливает, как будто и в самом деле, как у Даля про
Птицы подсвистывали негромко в саду, со двора тянуло дымком от самовара, чем-то вкусно-съедобным запахло на кухне — эх, как иногда жить хорошо! Кабы еще не телевизор с новостями, да не Интернет — и правда, жили бы как в раю. Круглов вспомнил утренний свой разговор с телевизором на повышенных тонах и поморщился:
— Ну как жить в России? Кругом счастье, если за забор не выходить, а если на свиные рыла в экране посмотреть, выходит — бардак и горе. Что красные, что белые, что зеленые, что власть, что оппозиция — все одно — мурло, создающее только свинцовые мерзости нашей жизни. И ведь за забором всю жизнь не усидишь, ладно я — старый, а деткам как же? А мужикам? Жить только для себя — не по-русски как-то это. А по-другому не дают и не получается. Если мне, пенсионеру, мало просто хлеб жевать, да водку закусывать, так ради чего вся держава живет, весь народ? Этого я и хотел что ли двадцать лет назад? Эх, мудила.
А Иванов со своими друзьями? Сила солому ломит. А они хоть и не соломенные были, а все равно, что толку-то? Все равно, больше, чем Бог даст, не сделаешь. Ну, сложа руки тоже сидеть нельзя — тот же Бог и накажет! Вот и крутись как хошь.
— Катенька, может, помочь чего?
— Помоги, Тимофей Иванович, сделай одолжение, прекрати с утра водку трескать! — нарочито сердито отозвалась Катерина.
— Приехали! — закричал со двора Иванов, бросил самовар и поспешил, побежал, суетясь — Марту посадить на поводок, ключи от ворот взять, гостей встречать, ой, дел сколько!
Петров выслушал последнее указание навигатора, встроенного в свой айфон, послушно «круто повернул направо», проехал еще сто метров и остановился у дома Ивановых. Выпрыгнул Андрей Николаевич из своей «Джетты», подпрыгивая и нарочито задирая коленки, пробежался вокруг машины, открыл дверцу Люсе. Та, дама не гордая, но перед незнакомыми людьми форс держала, приняла руку мужа, выплыла герцогиней из автомобиля, церемонно поклонилась открывающему ворота хозяину. Хозяин, впрочем, был в рубашке с короткими рукавами, узлом завязанной на загорелом круглом животе, хороших, но уже бледно-голубых от старости джинсах и кожаных шлепанцах на босу ногу.
Заскрежетали несмазанные (редко гости приезжали сюда) ворота, грозно, с подрыкиванием, предупредила о себе, натянув поводок, привязанный к березе, Марта. Вспомнил Иванов, как еще
Катерина выбежала с веранды навстречу гостям — знакомиться. Иванов с Петровым обнимались, хлопали друг друга гулко по спинам, матерились то по-латышски, то по-эстонски, поскольку Люсе все равно было не понять. Катя, правда, кулак им показала после одного особо цветистого выражения, но тут же махнула рукой, повела Люсю знакомиться с Мартой. А у Люси кусочек сыра в руке, заранее приготовленный. Очень ценила Марта такое уважение! А потому перестала с поводка рваться, приняла угощенье, лизнула длинным языком розовую ладошку Люсину и вопросительно посмотрела на Петрова.
Мужчины, еще возбужденные встречей, представили друг друга женам, Андрей Николаевич хлопнул себя по лбу и сбегал в «Джетту» за своим кусочком сыра для Марты.