К несчастью, хотя Тиберий был великим генералом, он не имел тех качеств, которые сделали его брата столь популярным; он имел много врагов и не жил более в согласии с Юлией. В то время как его сверстники, молодые аристократы, изнеживались в Риме в роскоши, в праздности, в чтении очаровательных и развращающих сочинений Овидия, Тиберий закалялся, делался все более и более римлянином, действительно возвращался к древним идеям и древним нравам среди лагерной жизни и битв на берегу океана варварства, в течение стольких лет бушевавшего у его ног на плохо защищенных границах обширной империи. В то время как его сверстники легкомысленно пировали в Риме на празднике мира, он видел, что на границах растет германская, паннонская и фракийская опасность, которая может прорваться за Альпы, если Рим не будет способен противопоставить ей могущественную армию. Поэтому увеличение военных сил империи казалось ему самой настоятельной необходимостью; но где можно было подготовить офицеров и генералов для армий? Можно ли было подготовить их в школах греческих риторов и философов, посреди жрецов Изиды, в лавках египетских торговцев или среди сирийских куртизанок? Единственной военной школой в Риме была древняя аристократическая фамилия с ее прежней строгостью нравов и приверженностью к традициям. Традиционализм и милитаризм были тогда одно и то же. Тиберий, горячий милитарист, естественно, должен был быть строгим римлянином в своих идеях, манерах и чувствах, особенно среди поколения, где эллинистические нравы делали такие быстрые успехи. Хотя он очень хорошо знал греческий язык, однако, говоря в сенате, он старался никогда не употреблять тех греческих выражений, которые образованные люди так часто примешивали тогда в латинскую речь, если вели разговор о серьезном предмете.[312]
Он не хотел лечиться у ученых врачей, которые все приезжали с Востока, а предпочитал прибегать к старым рецептам, хранившимся в римских фамилиях.[313] Хотя закон, утвержденный в 27 г. до Р. X., разрешал проконсулам и пропреторам платить жалованье своим офицерам и хотя уже давно было необходимым поощрять деньгами гражданское усердие сенаторов и всадников, Тиберий отвергал это нововведение, шедшее против одного из основных принципов аристократического общества;[314] он, согласно древнему обычаю, давал им только провиант, но никогда не давал денег.[315] Подобно Катону Цензору, Тиберий порицал также возраставшую роскошь знати, содействовавшую развращенности, порокам и изнеженности и вывозившую в Индию и Китай в обмен на шелк и драгоценные камни драгоценные металлы, которые ему казалось более благоразумным употребить на увеличение армии и достижение безопасности границ.[316] Он не хотел также чрезмерного увеличения общественных расходов и слишком частых денежных раздач, которых народ требовал со все возрастающей дерзостью.[317] В то время как Август управлял финансами с известной снисходительностью, он хотел бы вернуться к суровому управлению древней аристократии; особенно он порицал беззаботность, с которой позволяли частным лицам расхищать имущества республики.[318] Наконец, он не только требовал строгого применения социальных законов 18 г., но был сторонником реформы закона de maritandis ordinibus, которая наказывала бы бесплодные браки и принудила бы всадников иметь детей.[319] Но эти идеи столь строгого традиционализма, этот властный дух, даже эта жестокость, делавшие из него несравненного генерала, вовсе не нравились в Риме. Народ желал только денежных раздач, праздников, щедрости, удовольствий и наслаждения во всем: в политике, в администрации и в частной жизни; он совершенно не любил этого Клавдия, бережливого администратора, который был еще экономнее в государственной казне, чем в своих личных средствах. Новое поколение, которое требовало снисходительного применения или совершенной отмены социальных законов 18 г., не доверяло этому молодому человеку, который, напротив, требовал их сурового применения. Все эксплуатировавшие государственные земли или рудники боялись этого аристократа старого образца, ставившего государственные интересы выше их выгод.