Август Козьмины

Самым большим ударом для книгочеев стали бы знаки повторения. Вы пробежали глазами отрывок, а в его конце стоит реприза, она стыдит вас: «Ай-яй-яй! Невнимательно прочли, давайте ещё раз». Ну что же, неплохой знак для учебников. Самая неразбериха завертелась бы, если в книгах начали бы расставлять «фонари» и «кобры», знаки переходов, шараханий и метаний по тексту. Заканчиваете главу десятую и видите «фонарь», он просит вас вернуться к главе второй, мусолить содержание вплоть до пятой, затем сразу перейти на двадцать шестую и штудировать её три раза. Приятного вам чтения. Так существуют же ещё вольты – варьирующие окончания. Пытая трижды ту же многострадальную двадцать шестую главу, вы с удивлением обнаруживаете, что в первом варианте окончания героиня сильно сомневается, выходить ей замуж за главного героя – за такого-сякого – или не стоит; во второй попытке она, в принципе, уже не против; в третий раз, измученная тяжёлыми раздумьями, она неожиданно, без предупреждения умирает, а расстроенный таким поворотом сюжета главный герой бросается со скалы вниз головой. Не стесняйтесь, выбирайте тот вариант, который вас больше устраивает.

«Бедные музыканты», – вздохнула Козьмина.

Coda

Когда Козьмина вернулась домой, мама заканчивала стирку и что-то вытирала в кухонном шкафчике. В коридоре устало горбился пылесос, радиоприёмник вдумчиво исполнял лирическую музыку, пахло розами, борщом и жареной картошкой.

– Ты, Людмилочка? – обрадовалась мама. – Вот и славно! Я уже заканчиваю… Звонил какой-то Володя и спрашивал Константину. Я ответила, что здесь такая не живёт. Он сказал: «Ах да, у неё, вообще-то, другое имя, наверное», и он, мол, тоже не Володя, но ты его знаешь как Володю. Уморил! Хоть стреляйся, хоть вешайся. Я ему говорю: «Ты сначала толком разберись, кто тебе нужен и как тебя самого зовут, только после этого хватайся за телефон!» И бросила трубку. А он опять позвонил! Начал спрашивать про какую-то книгу – «Космы», что ли, я не поняла. Интересовался, нашла ли ты книгу в ящике. Так я его сначала поздравила, что он всё-таки вспомнил твоё имя, а потом говорю ему: «Слушай, Володя, или как тебя там, прекрати цепляться до моей дочери, а то я милицию позову! Они твои космы тебе живо повыдергают»! Люлечка, ты же знаешь, как сейчас воруют… Люля, Люля! Что с тобой?! Присядь! Присядь! Ой, господи! Опять! То Амарал твой, то Володя этот, тоже сволочь ещё та, алкоголик, имя своё не помнит! Люлечка, ты меня слышишь?! О, господи! Скорую надо.

– Мама. Мама! Да мама же!!! Не надо никого! Оставь. Оставь! Я перегрелась, наверное. Жарко очень. Оставь…

III

Всё тот же, странный и бесконечный август догорал, уходил медленно, неохотно, так, как уходят надолго или даже навсегда. Буйный, горячий и безжалостный, он отвёл для себя ещё совсем немного, чуть больше недели для того, чтобы угаснуть достойно, уйти, оставив в памяти каждого, кто пережил его, чёткий, неизгладимый след. В этот особенно долгий вечер низкое безоблачно-серое небо растерянно и утомлённо жалось к самой земле. Где-то вдалеке то гневно распалялся, то испуганно затихал звук сирены. День умирал беспокойно и безнадёжно. Ветер, наоборот, оживал, усиливался. Он корчился, натужно выл, оглушительно хлопал невидимыми дверями, гудел в узких переулках, трубил в подворотнях, кружил в безумном широком вихре сухую серую листву. Он метался, казалось, во всех мыслимых направлениях – северо-юго-западно-восточный, дикий и свободный. Птицы, пытающиеся лететь наперекор ему, беспомощно зависали в душной и неприветливой пустоте.

Никодим засиделся в библиотеке почти до закрытия. Было заметно, что такое сидение его тяготило, заставляло нервничать, волноваться, поэтому он сразу повеселел лицом и оживился, когда увидел направляющегося к нему молодого человека, по виду его одногодка, высокого, с беспорядочно уложенными тёмными вьющимися волосами, замечательно открытым лбом и серыми глазами, озорно искрящимися, словно готовыми засмеяться в любой момент. Молодой человек был одет в студенческого фасона майку и джинсы.

– Ну, что, Димыч, приходила? – вместо приветствия спросил он, приближаясь.

– Не было её и сегодня, – Никодим поднялся ему навстречу и несколько раздражённо развёл руками. – Надоело, Серёга! Я и так пересиживаю с материалами. Ещё для тебя тут торчать. А с ней нервы надо иметь железные. Порох, а не женщина!

Молодые люди двинулись к выходу, энергично жестикулируя на ходу.

– Ну потерпи, Димыч. Я звонить пробовал опять. Так меня её мать отшила классически, очень даже энергично. Милицией грозила.

– Да они обе психованные! Что мать, что дочь.

– Стоп, Димыч. Отбросим эмоции. Послушай, ты дожидаешься её и на этот раз точно приглашаешь куда-нибудь по-солидному. Потом случайно знакомишь меня с ней и свободен.

– Серёга, ещё пару дней, и я пас. Меня Светка скоро начнёт встречать и провожать. Она уже психует. Какого вообще чёрта ты это всё заварил?! Не мог сам к ней подойти?