Август

— На все Воля Твоя, Господи, — медленно перекрестилась Люся и успокоилась.

* * *

Эх, как повзрослела Глаша и похорошела-то как! — немножко ревниво отметила про себя Маша, придирчиво оглядывая молодую женщину, ловко управляющуюся с двумя непоседливыми близнецами, которым то пить, то писать, то игрушку из рук в руки перетягивать. «Додж» несся по недавно залитому асфальту, свернув, наконец, с Киевского шоссе, одолев развязку и левый поворот у бензоколонки. А вот и долгожданный указатель между полем и лесом: Вырица — 11 км.

Глафира напоила девочек соком, вытерла ротики и румяные щечки и снова вернулась к не спускавшей с неё внимательных глаз, — шея затекла оборачиваться с переднего сиденья, Маше. Саня дремал, устроившись на последнем, откидном ряду, посапывал даже, чуть покашливая иногда.

— Чуть с ума я не сошла, Машенька! Родители довели до белого каления: выскочила за пожилого, он теперь, может, помрет, а может инвалидом на всю жизнь лежачим останется, а ты на сносях с двойней! Говорили тебе, умоляли. Ну, в общем, рефреном одна мысль вместо утешения — сама виновата! Помогали, конечно. И с Сашей сидели поочередно. То с ним, то с девочками, — потом уж, когда родила. Хорошо хоть, деньги были — страшно дорого у нас все, у взрослых, студенткой была, думала, семейным ничего не надо — ни нарядов ярких, ни прибамбасов, ни девайсов, ни ночных клубов — куда только деньги у них уходят?! — Глаша засмеялась над собой заливисто, нечаянную слезку незаметно смахнув под этот смех.

Близнецы тут же заулыбались, захохотали в поддержку мамочке — кто громче, пока, ставший уже натужным, смех не превратился незаметно в дружный рев. Успокаивая девочек, Глаша не умолкала, всю дорогу рассказывала Маше с Кириллом про прошедшую после круиза жизнь. Кирилл, аккуратно и надежно крутивший баранку, только успевал кивать багровым лысым затылком, а вот подвыцветшие голубые глаза его повлажнели внезапно:

— Сентиментален стал, старею, — отметил полковник про себя и внимательнее всмотрелся в зеркало заднего вида — там несся, догоняя «Додж», и всё укрупняясь в зеркале, огромный бензовоз.

— Выписали Алишеровича нашего из больницы, а он все чахнет и кашляет, — продолжала Глаша, радуясь собеседникам, не встревавшим с расспросами или охами. — Друзья новые, из службы безопасности банка, не бросили. В санаторий наш местный устроили, нашли еще в селе рядом травницу какую-то, она его то отварами, то козьим молоком пользовала. В общем, подняли на ноги нашего папу. А я уж думала поначалу, что всё, год один только выпал мне бабьего счастья — от августа — до августа!

Про Петрова узнала от Люси, ничего Саше не сказала, взяла грех на душу, соврала, что все у них хорошо, что мальчик родился, что Толей назвали, в честь Муравьева. И тут, дурра, проговорилась! — Глаша отчаянно всплеснула чуть пополневшими загорелыми руками. — Он на меня как посмотрит страшно, как заорет, первый раз в жизни на меня голос поднял, — да ведь не может даже закричать-то еще, засипел страшно: почему вдруг «в честь Толяна»? Что с ним, докладывай! — Пришлось рассказать все, как есть.

Глаша помолчала, уйдя в себя, потом вздохнула горько:

— Алишерович все порывался на похороны Толи с Дашкой. Да не пришлось, еще лежачий был. Переживал сильно. А он ведь все внутри себя держит, вижу только, почернел пуще прежнего, счастье, что двойня у нас. А Саша мужчина настоящий, помнил, что обещал детей растить. Не дал себе волю, напрягся и встал на ноги. А жалко их как, я и говорить не буду. Кабы Дашку с Толиком не сразу после его ранения подстрелили, я бы и сама отчаялась. Но тут рожать, тут Сашка в реанимации — свое горе всё перебило.

— Ты его не ругала хоть, что встрял в историю? — спросила Маша о давно волновавшем.

— Да за что же? Он ведь мужчина, как мог мимо пройти? Тут судьба, Машенька. Судьба. Да и Толян тоже. Ведь поклялись они тогда, на палубе, знаете? Клялись друг другу — и он, и Толя, и Петров со своим эмчээсом, клялись ведь, что не будут высовываться! Саша мне все рассказал перед свадьбой! Ни политики, ни войн за справедливость, ни благородных поступков — ничего этого они себе поклялись не разрешать! Ради нас, невест своих! Что нельзя в России жить по-честному сегодня — все знают! И они не дураки, жизнь побила уже основательно, моль поела, черт побери, а туда же!

Глаша осеклась, оглянулась испуганно на придремнувшего мужа и понизила голос:

— Но ведь как жить нам, бабам, когда б не было хоть одного такого мужика, как наши, а, тетя Маша, как?

— Ну вот, я уже и тетей стала, — вяло попыталась отшутиться Маша, а внимательно прислушивавшийся к разговору Кирилл добавил: