Августин. Беспокойное сердце

В этом трактате христианство выступает уже не в виде огрубленного и потому общедоступного платонизма, но христианской верой, которая дает исчерпывающие ответы на важнейшие вопросы платонизма. Августин говорит, что Платон «скорее приятен для чтения, чем убедителен»: suavius ad legendum quam potentius ad persuandum (2, 2; 3, 5). Платонизм получает свое завершение в христианстве. То есть уже не христианство находится на службе у платонического «обожествления» — deificatio, — но, напротив, платонизм может вести прямо к христианскому «обожествлению» — deificatio в новом значении (10,19).

Чем ближе Августин к принятию сана священника (391) и помазанию в епископы (395), тем очевиднее становится присутствие Церкви в его сочинениях, и в его рассуждениях появляется все больше основных христианских понятий. Теперь Августин открыто говорит о чуде — он видел в Милане, как прозрел слепой человек, — о кровавой службе мучеников и об авторитете Церкви, а не только об авторитете Христа. Он говорит о Всемогущем, о Троице и благодати. Августин подчеркивает свободу человеческой воли так, как уже не будет этого делать после столкновения с пелагианами. Вместе с тем, мы находим у него несколько странное объяснение смысла смерти Христа на кресте. Телесное воскресение имело место, дабы показать, что человеческая природа не вся подлежит тлению, как и душа. Христос — яркий тому пример, однако решающих мыслей о спасении в трактате «Об истинной религии» мы еще не найдем.

Пока что обожествление остается у Августина только принципиальной и абстрактной мыслью. И, если бы мы спросили у него, что такое христианство, он бы ответил, что это нечто, весьма близкое к платонизму. Это тоже явствует из трактата «Об истинной религии». Смирение и любовь к мудрости суть не разные вещи, говорит Августин (5, 8). Однако это не означает, что они являются одним и тем же: просто у них общая цель. Ветхий и внешний человек должен переродиться и стать новым, обращенным вовнутрь и божественным (48–49), ибо тут два народа стоят друг против друга: неблагочестивые, алчущие земной власти, и новый народ, которому обещано, что он наследует Царство Божие (27, 50).

***

К первым дням возвращения Августина в Африку относится маленький диалог «Об учителе» (389), который, по образцу платоновского диалога «Менон», передает беседы с шестнадцатилетним Адеодатом. Августин удивляется понятливости сына, и это сочинение можно назвать рассказом об отношениях отца–учителя и сына–ученика (Исп. IX, 6). Августин хочет показать, что душа, собственно, ничего не принимает извне, но воспринимает все изнутри. Слова вообще ничего не сообщают и не передают от одного человека другому. Они только пробуждают к жизни воспоминания.

Этот диалог может также читаться и как прощание Августина со словами, которые он употреблял и которыми злоупотреблял, будучи преподавателем риторики, и как его обращение к Слову, которое было и есть мудрость Божия: «И не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник — Христос» (Мф. 23,10). В нашей общей школе на небесах у нас один общий Наставник, говорит Августин в одной проповеди (Проп. 299). Смысл этого в том, что красноречие не может ничему нас научить, если истина не просвещает душу изнутри. «Поэтому я соглашусь с тобой, что мы решительно не в состоянии что–либо выразить, если только душа наша, услышав слова, не перенесется к тому, знаками чего эти слова выступают» (Об учит. 22). Слова могут одинаково и скрывать, и обнажать мысль. Не все люди сами понимают, что они говорят. Кроме того, существуют ложь и обман (Об учит. 42). Каждый сталкивался с тем, что слова не всегда передают то, что имел в виду говорящий. Поэтому ссылка на мысли говорящего не может служить ключом к пониманию сказанного.

Телесные впечатления достаточно истинны, считает Августин. А вот фразы можно понять лишь в том случае, если человек уже знает истины, которые они пытаются выразить. Слова и фразы получают смысл только, если неловек знает их смысл заранее (Об учит. 25). Учитель может служить лишь поводом к тому, чтобы ученик сам заново открыл свои собственные вечные истины: «Обманываются же люди, называя учителями тех, кто совсем не учителя, потому что по большей части между моментом говорения и моментом познания не бывает никакого промежутка; и так как внутреннее научение является вслед же за напоминанием говорящего, то и кажется, будто учатся извне, от того, кто напомнил» (Об учит. 45).