Августин. Беспокойное сердце

Жизнь Августина и то, как он ее толкует, дает материал для лежащих на поверхности психоаналитических предположений. Борьба матери и сына за исключительное внимание друг друга не раз может показаться почти патологической. Когда Августин в конце концов обращается в христианство и отказывается от своей конкубины и от брака, Моника торжествует двойную победу — и как христианка, и как женщина, победившая всех соперниц.

Однако такие психоаналитические толкования все–таки ошибочны, потому что пытаются объяснить все части конфликта. Они исходят из того, что современные категории можно непосредственно применять к духовной жизни людей поздней античности. Кроме того, они предполагают, что четкие мотивировки действующих лиц есть не что иное, как рационализация психологических ассоциаций. Однако Моника и Августин не прибегают к богословию, чтобы замести следы. Они целиком и полностью живут в плену своих мотивировок. Поэтому важно попытаться понять их собственный язык, а не постулировать эдиповы комплексы, которые сделают излишними их собственные объяснения.

***

Много ли правды в том, о чем пишет Августин? Все правда, и все неправда. Он использует ряд литературных моделей и сделанных задним числом выводов, чтобы выразить смысл, который невозможно подтвердить документально. Одним из образцов ему явно служит рассказ Вергилия о Дидоне и Энее. Августин неоднократно цитирует Вергилия, не всегда называя источник. Он сам — Эней, покинувший свою Африку, дабы завоевать столицу государства; однако Провидение возвращает его обратно домой. Как и поход Энея под руководством римских богов, жизнь Августина — совсем не то, что он делает, но то, что с ним случается. «Рука Твоя была в том, что меня убедили переехать в Рим» (Исп. V, 8). Задним числом Августин толкует свою жизнь, чтобы придать ей смысл, и именно тот смысл, который его жизнь получила потом. Все представлено так, будто епископская кафедра была заранее назначенной целью его жизненного путешествия.

Неисторическое или приукрашенное представление Августина о себе, которое заметно в «Исповеди», объясняется прежде всего тем, что автобиография писалась, дабы проиллюстрировать новое учение о благодати с помощью рассказа о собственной жизни. В молодости Августин не вписывал свои неприятности в схему греха и благодати. Но когда он, уже будучи епископом, оглядывается назад, чтобы истолковать свой жизненный путь, грех и благодать становятся сквозной темой его рассказа.

Налицо видимое несоответствие между юношескими сочинениями Августина и его воспоминаниями о своей юности. «Гортензий» Цицерона сделал Августина манихеем, скептицизм сделал его неоплатоником, платонизм сделал его христианином. Это объясняется тем, что граница между этими учениями была не той, какой она представляется нам сегодня. Августин говорит о платонизме, как о предвестнике или как о части христианской мудрости. И поэтому он очень положительно относится к Платону, пока говорит с позиций христианства от лица более широкого и высокого познания. Но он тут же становится саркастичным, когда платонизм начинает открыто конкурировать с христианским откровением (Об ист. рел. 3,3–5). Августин не принимает сравнения между Платоном и Христом, потому что не считает христианство одной из тех философий, которые можно сравнивать друг с другом. Для Августина христианская вера и неотделимая от нее любовь к Богу — целая и полная мудрость, которая ведет людей к благодати (О граде Бож. П, 7).

Для молодого Августина Христос был величайшим учителем мудрости — достаточно вспомнить Христа со свитком в руке на саркофагах IV века. Августин не делает различия между богословием и философией. Мышление его времени и особенно неоплатонические традиции стерли это различие. Нет ничего парадоксального или нелепого в утверждении, что Августин обратился в христианство и стал философом.

Главная тема «Исповеди» — «обращение» Августина в 386 году. Оно описано с большой литературной и психологической убедительностью. Особенно сильным и новым является представление о раздвоенности воли. Создается впечатление, что до принятия решения множество совершенно противоположных стимулов вели друг с другом войну. Но «обращение» — также и платоническое понятие. «Обращение» Сократа, который отвернулся от смутных образов пещеры, чтобы увидеть вечную сущность вещей, Платон определяет как peritrope или metatrope («поворот», «переворот»). Поэтому вопрос, к чему, собственно, «обратился» Августин, не так важен для него самого, как для его современных исследователей.

Августин отвернулся от чувственного мира и его иллюзий, он постепенно отдался во власть авторитета Церкви — это исторический факт, и это главное, а вовсе не то, на что делается упор в рассказе о его «обращении». Ни в коем случае не следует сравнивать «обращение» Августина с современными вариантами «обращений», когда к вере обращаются от неверия. Августин всегда верил в Бога. Вопрос лишь в том, какому Богу он должен был предаться и как лучше Его почитать.