Августин. Беспокойное сердце

Христиане с поучительной целью рассказывали друг другу, чем они отличаются от других людей, чем выделились из общей массы и оказались избранными Богом. В IV веке христианство отнюдь не было удобной религией большинства, хотя император Феодосий сделал его государственной религией еще в самом начале епископства Августина. Христиане «свидетельствовали о своей жизни» — enuntiare vitam suam. Таков был долг каждого христианина. «Исповедь» поднимает эти свидетельства перед единоверцами на высоту литературного жанра Августин начал писать свою книгу после 4 апреля 397 года, потому что в ней говорится, что епископ Амвросий уже умер. Кроме того, она опирается на учение о благодати, сформулированное в трактате «К Симплициану» (396).

«Confessiones» («Исповедь») — это рассказ о том, как новая жизнь вторглась в жизнь неправедную. Августин делится своим опытом, чтобы позволить другим принять участие в его новой жизни. До правления императора Константина главные враги христианства в лице карающей власти находились вне пределов христианской общины.

Теперь же враг переместился в каждого отдельного человека, в котором проявлялся в виде измены и злой воли. Таким образом социальные конфликты стали конфликтами психологическими. После того как внешний враг наконец сдался, ожесточилась охота на внутреннего врага. Сомнения, грехи и искушения были демонизированы. Августин не очень верил, что люди способны правильно понимать друг друга, и потому придал своей «Исповеди» форму обращения к Богу. Он — единственный, Кто может понять то, о чем говорит Августин. Кроме того, на тон «Исповеди» и на большинство ее мотивов сильное влияние оказала Книга Псалмов. Ведь Псалмы в Ветхом Завете, как правило, обращены непосредственно к Богу.

В целом эта книга не принадлежит ни к одному жанру, известному в античной литературе. У греков и римлян автобиография еще не получила законченной литературной формы. «Исповедь» — нечто совершенно особенное. Не похожа она и на более поздние автобиографии, потому что они никогда не предусматривали столь непосредственной близости между замыслом Божиим и жизненным путем отдельного человека. Будучи еще совсем молодым, Августин получил приз за драму, но эстетические проблемы он поднимал также и в трактате «О музыке», и в утраченном сочинении «О прекрасном и соответствующем» (Исп. IV, 15). Это сочинение было написано еще до того, как Августин принял учение Платона о том, что красота бестелесна (Исп. IV, 15). Однако Августин был не только теоретиком искусства. Он — настоящий художник слова. Множество вариаций стиля и тона придают его автобиографии особую жизненность. На протяжении всего нескольких абзацев тон Августина бывает и восторженным, и испуганным, и кающимся, и молящим, и саркастичным, и интимным. Как драматург и ритор, он пользуется всем спектром чувств и всеми формами стиля.

В «Исповеди» Августин рассматривает свое прошлое как подготовку к епископскому служению. Задним числом он восстанавливает смысл своей жизни и представляет себе, что этот смысл был замыслом Божиим. Его простые толкования на Плотина постепенно заменяются проповедями и толкованием на Писание перед прихожанами ^в Церкви. «Исповедь» — это не собрание приятных воспоминаний, это книга о грехе, гордыне и смятении; Августин углубляется в свое прошлое с целью обнаружить и показать всем свои ошибки.

Создается впечатление, что писатель занят исключительно самим собой, но его «я» — это не только индивидуум Августин. Его прегрешения говорят и о роке человека вообще. «Исповедь» — это история о сердце и его бурном море, об affectus, то есть о «воле и чувствах», которые представляются автору полем боя. Августин мастер описывать психологическую амбивалентность и раздвоенность. Слово confessio само двойственно. Оно означает и «саморазоблачение» и «покаяние в грехах» — много раз во время работы Августин думает, что взывает de profundis, как в Псалме 129 (Исп. II, 3; de quam profundo damandum sit), но одновременно это и «славословие» и «признание» Бога.

***

На пороге третьего тысячелетия мы откровенничаем уже по привычке. Мы «выступаем» и открыто говорим о своих муках и радостях. Психоанализ сделал признания достоянием гласности, но предпосылка для этих поверхностных, мирских привычек лежит в истории религии — в исповедях, которые являлись средством к спасению. В греческой и римской античности все публичное считалось серьезным, а частное, — соответственно, несерьезным. Но в ходе развития истории от Августина до Руссо и Фрейда многое изменилось, мы стали относится к этому по–другому. В наше время частное стало серьезным, а публичное потеряло свою серьезность.