Августовские пушки

Стоило английскому флоту к концу августа фактически установить контроль над Атлантикой, как продолжилась дуэль с США относительно контрабанды – всерьёз и нередко мучительно, но при этом оставаясь в тени. Для Вильсона свобода торговли никогда не являлась важнейшим вопросом политики, и хотя однажды, когда ситуация особенно обострилась, его обеспокоила мысль, что он может оказаться вторым после Мэдисона президентом-выпускником Принстона, кому придётся повести страну на войну, у него не было никакого желания доводить спор до опасной черты, до нового 1812 года. В любом случае, резко выросшая торговля с союзниками, которая с лихвой компенсировала дефицит, возникший из-за потери такого торгового партнёра, как Германия, притупляла остроту национального принципа. Пока за товары поступала оплата, США молчаливо соглашались с процессом, который был запущен английским правительственным декретом от 20 августа.

С того времени, благодаря господству британского флота в открытом море, американская торговля в силу сложившихся обстоятельств всё больше и больше переориентировалась на союзников. Торговый оборот с Центральными державами упал со 169 млн долларов в 1914 году до 1 млн долларов в 1916 году, а за тот же период торговый оборот с союзниками вырос с 824 млн долларов до 3 млрд долларов. Для удовлетворения спроса американские бизнесмены и промышленность выпускали те товары, в которых нуждались союзники. Чтобы те имели возможность расплачиваться за поставки из Америки, была достигнута договорённость о предоставлении союзникам финансового кредита. Со временем США превратились для союзников в кладовую, арсенал и банк. Америка теперь была непосредственно заинтересована в победе союзников, что ещё долгое время смущало послевоенных поборников экономического детерминизма.

Развитие экономических уз происходит там, где есть основа для долгосрочных и прочных культурных связей, а экономический интерес рождается там, где для этого есть естественная заинтересованность. С Англией и Францией США всегда торговали больше, чем с Германией и Австрией, и блокада только выявила пусть в искажённом, гиперболизированном виде, уже существовавшие обстоятельства и отнюдь не создала новые. Торговля не только следует за флагом, но и несёт на себе отпечаток свойственных человеку симпатий и антипатий.

«Правительство может быть нейтральным, – заметил Уолтер Хайнс Пейдж, американский посол в Лондоне, – но люди не могут, ни один человек». Как искренний сторонник союзников, кому концепция нейтралитета представлялась жалкой, он и говорил с жаром, и в ярких убедительных посланиях Вильсону не таил своих чувств. И хотя нескрываемая симпатия Пейджа к союзникам привела к тому, что президент отдалился от него, едва не отвернувшись совершенно, – от человека, который одним из первых выступил в его поддержку, – даже Вильсон не мог заставить себя быть беспристрастным в мыслях, чего он добивался от других людей. Когда Грей отправил ему послание с соболезнованиями по поводу кончины супруги президента, Вильсон, восхищавшийся Греем и чувствовавший некую близость с ним – тот тоже потерял жену, – ответил ему: «Выражаю надежду, что вы смотрите на меня, как на своего друга. Полагаю, мы связаны вместе общностью принципов и цели». В правительстве Германии не было никого, к кому президент США мог бы обратиться с такими же словами.

Культура и политическая философия, которые формировали взгляды и убеждения Вильсона, как и большинства влиятельных представителей американского общества, своими корнями уходили в историю и культуру Англии и идеи Французской революции. Ради честолюбивой цели стать всемирным миротворцем он постарался отстраниться от своих культурных корней.

Три года он боролся, прибегая ко всем имевшимся у него средствам убеждения, чтобы склонить воюющие стороны к переговорам о мире, «мире без победы». Нейтралитету, на который опирались усилия Вильсона, способствовали многочисленный поток ирландцев и то, что можно назвать настроениями против Георга III, а также громогласные прогерманские группы, начиная от гарвардского профессора Гуго Мюнстерберга и кончая завсегдатаями пивных в Милуоки. Возможно, они и взяли бы верх, если бы не фактор, перед которым Вильсон был бессилен и который в формировании общественного мнения Америки сослужил огромную пользу союзникам – и вовсе не английский флот, а германские недомыслие и безрассудность.