Августовские пушки

На своём автомобиле Жоффр отправился в Сезан, где в тот день располагалась штаб-квартира 5‑й армии. В заранее условленном месте он встретился с командиром I корпуса Франше д’Эспере, который появился с головой, обмотанной полотенцем, – стояла ужасная жара.

— Вы смогли бы командовать армией? – спросил Жоффр.

— Как любой другой, – ответил Франше д’Эспере. Когда Жоффр с недоумением посмотрел на него, он, пожав плечами, пояснил: – Чем выше пост, тем легче. Больше подчинённых и больше помощников.

Решив этот вопрос, Жоффр отправился дальше.

В Сезане, оставшись наедине с Ланрезаком, Жоффр заявил:

— Друг мой, вы выдохлись и стали нерешительным. Вам придётся отказаться от командования 5‑й армией. Мне не хотелось бы вам такое говорить, но я должен это сделать.

Как вспоминает сам Жоффр, Ланрезак, подумав немного, ответил: «Вы правы, генерал», – и выглядел он как человек, избавившийся от непосильной ноши. По свидетельству же Ланрезака, он, напротив, резко протестовал и потребовал обосновать это решение. Жоффр лишь твердил: «Колебания, нерешительность», а потом выразил недовольство «замечаниями» Ланрезака относительно отданных ему приказов. Последний возражал, говоря, что это не может служить причиной отстранения от командования, поскольку все его замечания оказались верными, что в общем-то и было главным. Но Жоффр явно не желал ничего слушать. Он «делал гримасы, показывая, что я истощил его терпение; он боялся смотреть мне в глаза». Ланрезак отказался от борьбы. После этого разговора Жоффр, по словам его адъютанта, выглядел «очень нервным» – уникальный случай.

Затем послали за Франше д’Эспере, который в это время обедал. Не доев суп, он встал, выпил бокал вина, надел шинель и отправился в Сезан. На перекрёстке, запруженном медленно двигавшимися военными повозками, его автомобиль остановился, и генерал выскочил из машины. В армии так хорошо знали его коренастую фигуру с головой, напоминавшей снаряд гаубицы, пронзительные чёрные глаза, короткую стрижку-«ёжик», резкий властный голос, что люди, лошади и экипажи как по мановению волшебной палочки сразу расступились перед ним. В последующие дни, когда он метался из корпуса в корпус, когда обстановка на фронте, а вместе с ней и его характер стали ухудшаться, он, чтобы пробиться сквозь заторы на дорогах, принимался стрелять из револьвера из окна своего автомобиля. Английские солдаты прозвали его «отчаянный Фрэнки». Сослуживцы Франше д’Эспере считали, что он превратился из знакомого им живого, общительного и дружелюбного, хотя и строгого, командира в сущего тирана. Он стал свирепым, властным и холодным человеком и терроризировал свой штаб не меньше, чем армию. Не успел Ланрезак передать ему секретные дела и выехать из Сезана, как вдруг в штабе зазвонил телефон. Трубку взял Эли д’Уассель. Было слышно, как он с раздражением говорил: «Так точно, господин генерал. Нет, господин генерал».

— Кто это? – рявкнул Франше д’Эспере. Ему сказали, что звонит генерал Ма де Латри, командир XVIII корпуса. Он не в состоянии выполнить приказ на завтрашний день, так как его солдаты совершенно выбились из сил.

— Дайте-ка трубку, – сказал новый командующий. – Говорит генерал Франше д’Эспере. Я принял командование 5‑й армией. Никаких рассуждений. Выполняйте приказ. Выступайте или умрите. – И он бросил трубку.

Четвёртого сентября в разных местах вдруг почувствовалось приближение чего-то важного – так иногда появляется подсознательная уверенность в неизбежности великих событий. В Париже Галлиени ощущал наступление «решающего» дня. В Берлине княгиня Блюхер написала в дневнике: «Все только и говорят, что о предстоящем вступлении в Париж». В Брюсселе опадали листья, неожиданно поднявшийся порывистый ветер гнал их по улицам. Осень уже давала о себе знать холодком в воздухе, и многих мучил вопрос: что же произойдёт, если война затянется до зимы? Американский посол Хью Гибсон отметил «возрастающую нервозность» германского штаба верховного командования, уже четвёртый день не сообщавшего о победах на фронтах. «Уверен, сегодня случится что-то значительное».

В германском штабе в Люксембурге напряжение достигло своей высшей точки – приближался триумфальный, исторический момент. Армия, дошедшая до предела человеческих возможностей, была готова завершить на Марне труд, начатый под Садовой и Седаном. «Наступил 35‑й день, – с торжеством произнёс кайзер, когда встретился с одним из своих министров, приехавшим из Берлина. – Мы заняли Реймс и находимся в 50 километрах от Парижа…»

На фронте немцы рассматривали завершающий этап кампании как операцию по окружению французских войск, а не как сражение. «Важная новость, – писал офицер германской 5‑й армии в своём дневнике, – французы предложили нам перемирие и готовы уплатить контрибуцию в 17 миллиардов франков. Пока мы, – отметил он сдержанно, – отвергаем предложение о перемирии».