Августовские пушки

После завершения перевода в кабинет вошёл барон де Броквиль – высокий брюнет с изящными манерами, решительный вид которого подчёркивали энергично закрученные вверх усы и блестящие тёмные глаза. Он занимал пост премьера и одновременно был военным министром. Когда ему зачитывали ультиматум, все присутствовавшие ловили каждое слово с таким напряжением, какое, очевидно, и рассчитывали вызвать составители этой ноты. Документ был составлен с большой тщательностью, вероятно, даже с подсознательным чувством того, что ему предстоит стать одним из важнейших документов века.

Генерал Мольтке написал первоначальный вариант собственноручно 26 июля – за два дня до объявления Австрией войны Сербии, за четыре дня до мобилизации в Австрии и России и в тот же день, когда Германия и Австрия отклонили предложение сэра Эдварда Грея о конференции пяти держав. Свой проект ультиматума Мольтке отослал в министерство иностранных дел, где его переработали заместитель министра Циммерман и политический секретарь Штумм, а затем в документ внесли поправки и изменения министр иностранных дел Ягов и канцлер Бетман-Гольвег. Окончательный вариант ультиматума был отослан 29 июля в запечатанном конверте в Брюссель. Необычайные усилия, приложенные немцами, отражали то огромное значение, которое они придавали этому документу.

Германия получила «надёжную информацию», начиналась нота, о предполагаемом продвижении французских войск вдоль линии Живе – Намюр, «что не оставляет сомнений в отношении намерения Франции напасть на Германию через бельгийскую территорию». (Поскольку бельгийцы не видели никаких признаков передвижения французских войск, которого в действительности и не было, это обвинение не произвело на них никакого впечатления.) Так как Германия, утверждалось далее, не может рассчитывать на то, что бельгийская армия остановит французское наступление, она вынуждена в «целях самосохранения» «предвосхитить это вражеское нападение». Германское правительство будет «крайне сожалеть», если Бельгия станет рассматривать вступление германских войск на свою территорию «как направленный против неё враждебный акт». С другой стороны, если Бельгия займёт позицию «благосклонного нейтралитета», Германия возьмёт на себя обязательство «уйти с её территории, как только будет заключён мир», возместить все потери, причинённые германской армией, и «гарантировать при заключении мира суверенные права и независимость королевства». В первоначальном варианте данное предложение заканчивалось так: «…и отнестись с самым доброжелательным пониманием к любым требованиям Бельгии о выплате компенсации за счёт Франции». В последний момент Белов получил указание вычеркнуть этот неприкрытый намёк на взятку.

Если Бельгия станет противодействовать прохождению германских войск через её территорию, говорилось в завершение ноты, то она будет считаться врагом Германии и будущие отношения с ней будут «решаться с помощью оружия». Бельгийцы должны были дать «недвусмысленный ответ» в течение 12 часов.

После чтения ноты «на несколько минут установилась трагическая тишина, казавшаяся бесконечно долгой», вспоминает Бассомпьер. Каждый находившийся в комнате думал о выборе, перед которым стояла страна. Маленькая по размерам и недавно получившая свободу, Бельгия упрямо цеплялась за независимость. Однако никому из находившихся в кабинете не было необходимости объяснять, к каким последствиям приведёт решение об обороне. Страна подвергнется нападению, дома – разрушению, люди – репрессиям. Стоявший у порога враг обладал десятикратным перевесом в силе, поэтому окончательный исход борьбы не вызывал сомнений. С другой стороны, уступив требованиям Германии, бельгийцы стали бы соучастниками нападения на Францию и нарушителями собственного нейтралитета, не считая того, что они добровольно соглашались на оккупацию, получив взамен почти ничего не значащее обязательство, что победоносная Германия в будущем, возможно, и отведёт свои войска. В любом случае Бельгию ждала оккупация; уступить, кроме того, означало потерять ещё и честь.

«Если нам суждено быть разбитыми, – писал о своих переживаниях Бассомпьер, – то лучше быть разбитыми со славой». В 1914 году слово «слава» произносили без смущения, и честь была не пустым звуком для людей, кто верил в неё.

Первым тишину в кабинете нарушил ван дер Эльст.

— Итак, мы готовы? – спросил он у премьера.

— Да, мы готовы, – ответил де Броквиль. – Да, – повторил он, как бы убеждая самого себя, – за исключением одного – у нас ещё нет тяжёлой артиллерии.

Только в прошлом году правительство добилось от парламента одобрения увеличения военных ассигнований, который неохотно пошёл на этот шаг, придерживаясь строгого соблюдения нейтралитета. Заказ на тяжёлые орудия был дан немецкой фирме Круппа, которая, что и неудивительно, тянула с поставками.