Августовские пушки

«Наши люди дошли до крайности, — записал один германский офицер в своём дневнике 2 сентября. — Солдаты валятся от усталости, их лица покрыты слоем пыли, мундиры превратились в лохмотья. Одним словом, выглядят они как огородные пугала». После четырёх дней марша, проходя в среднем по 24 мили в сутки, по дорогам, испещрённым воронками от снарядов, через завалы из срубленных деревьев, «солдаты шли с закрытыми глазами и пели, чтобы не уснуть на ходу… И только уверенность в близкой победе и предстоящий триумфальный марш в Париже поддерживали в них силы… Без этого они упали бы и здесь же моментально уснули». В дневнике говорится и о проблеме, принявшей серьёзный характер во время германского наступления, особенно в восточных районах, когда армии Бюлова и Хаузена проходили через Шампань. «Они напиваются до предела, но только пьянство поддерживает их силы. Сегодня после смотра генерал пришёл в бешенство. Он решил пресечь повальное пьянство, но мы его упросили не принимать жёстких мер. Если мы будем слишком суровы, армия откажется двигаться. Для преодоления ненормальной усталости нужны ненормальные стимулы». «Мы наведём порядок в частях, когда прибудем в Париж», — писал с надеждой этот офицер, тоже не подозревая, очевидно, о новом направлении марша.

Во Франции, как и в Бельгии, немцы осквернили пройденный ими путь и покрыли себя позором. Они сжигали деревни, расстреливали мирных жителей, грабили и разоряли дома, в жилых комнатах держали лошадей, загоняли в сады артиллерийские фургоны. На семейном кладбище семьи Пуанкаре в Нюбекуре вырыли отхожие места. Проходя через Санлис, что в 25 милях от Парижа, II корпус Клука расстрелял 2 сентября мэра города и шестерых заложников из числа мирных жителей. На камне, установленном в поле неподалёку от города, на том месте, где похоронены убитые, высечены их имена:

Эжен Оден — мэр

Эмиль Обер — дубильщик

Жан Барбье — возчик

Люсьен Котгро — официант

Пьер Девер — шофёр

Ж.-Б. Элиз Поммье — подручный пекаря

Артур Реган — каменотёс

Второе сентября оказалось счастливым днём для генерала Хаузена — он расположился на ночлег в замке графа Шабрийона в Тёньи на реке Эна, заняв спальню графини. Просмотрев её визитные карточки, генерал с радостью обнаружил, что и сама хозяйка замка — урождённая графиня де Леви-Мирепуа, отчего незваный гость с ещё большим удовольствием лёг спать в её постели. Поужинав фазаном, которого добыли его интенданты, устроив охоту в призамковом парке, Хаузен пересчитал столовое серебро графини и оставил его опись у одного старика в деревне.

Этим вечером Мольтке начал испытывать смутное беспокойство в отношении фланга армии Клука, обращённого к Парижу. Он издал новый общий приказ. Как и в случае с левым крылом, главнокомандующий вновь выказал свою нерешительность. Он одобрил действия Клука, приказав 1‑й и 2‑й армиям «гнать французские войска в юго-восточном направлении, в сторону от Парижа». В то же время Мольтке попытался предупредить возможную опасность, дав указание армии Клука следовать «в эшелоне позади 2‑й армии» и принять «все меры для защиты войск армий с фланга».

В эшелоне! Для Клука подобное было оскорблением худшим, чем оказаться под командованием Бюлова, как однажды приказал главный штаб. Этот Аттила с мрачным лицом, с винтовкой в одной руке и с револьвером в другой, задавал темп наступлению германских армий на правом фланге и отнюдь не собирался плестись у кого-то в хвосте. Клук издал свой приказ по 1‑й армии: «Продолжить завтра (3 сентября) движение за Марну, чтобы заставить французов отходить в юго-восточном направлении». По его мнению, защиту флангов, открытых со стороны Парижа, могли с успехом осуществлять две его наиболее слабые части: IV резервный корпус, в котором не хватало одной бригады, оставленной в Брюсселе, и 4‑я кавалерийская дивизия, понёсшая значительные потери в бою с англичанами 1 сентября.