Сразу же после получения устного согласия Жоффра дать ему 6‑ю армию Галлиени выехал на север, чтобы познакомиться с приданными ему войсками и их командованием. Слишком поздно, думал он, глядя на запрудивших дороги беженцев, которые шли в Париж, спасаясь от наступающих немцев. На лицах несчастных генерал читал «ужас и отчаяние». В Понтуазе, в городке к северо-западу от Парижа, куда подходили 61‑я и 62‑я дивизии, царила неразбериха. Солдаты, которым пришлось при отступлении участвовать в ожесточённых боях, шли усталые, многие из них были в крови и бинтах. Местное население при звуках пушечной канонады или от известий о замеченных в окрестностях уланах впадало в панику. Побеседовав с генералом Эбенером, Галлиени отправился в Крей на Уазе, в 30 милях севернее Парижа, где он встретился с Монури. Ему военный губернатор приказал при отходе к Парижу взорвать мосты через Уазу, сдерживать, насколько возможно, натиск противника и ни в коем случае не допустить, чтобы враг оказался между его войсками и столицей.
В столице, куда Галлиени поспешил вернуться, его ждало более радостное зрелище, чем беженцы, — великолепные зуавы 45‑й алжирской дивизии маршировали вдоль бульваров, направляясь на отведённые им позиции в фортах. Своими яркими куртками и трепетавшими на ветру шароварами они произвели сенсацию и немного повеселили и подбодрили парижан.
Однако в министерствах ощущалась гнетущая атмосфера. Мильеран сообщил президенту о «безрадостных» фактах: «Нашим надеждам не суждено сбыться… Мы отступаем по всему фронту; армия Монури отходит к Парижу…» Как военный министр Мильеран отказался брать на себя ответственность за безопасность правительства, если оно завтра, к вечеру 2 сентября, не покинет Париж. Пуанкаре переживал «самый печальный момент в своей жизни». Было решено переехать в Бордо всем без исключения, чтобы общественность не делала выпадов в отношении личных качеств тех или других министров.
Галлиени, возвратившийся в Париж в тот же вечер, узнал от Мильерана, что вся военная и гражданская власть в жемчужине европейских городов, подвергшегося угрозе осады, переходит в его руки. «Я останусь один», если не считать префекта Сены и префекта полиции, на которого в своей деятельности должен был опираться военный губернатор и который, как выяснил Галлиени, приступил к исполнению своих обязанностей не более часа тому назад. Прежний префект, Эннион, узнав об отъезде правительства, наотрез отказался оставаться в городе. Получив официальное распоряжение, что префекту надлежит быть в городе во время осады, он подал в отставку «по причине плохого здоровья». Для Галлиени отъезд правительства означал по меньшей мере одно преимущество — прекратили свою болтовню проповедники идеи открытого города: они лишились юридического оправдания, и военный губернатор мог теперь беспрепятственно заниматься вопросами обороны столицы. Он «предпочёл бы обойтись без министров», однако «одному или двоим из них следовало бы для приличия остаться в столице». Вряд ли это справедливо по отношению к тем, кто не хотел покидать осаждённый город, но Галлиени испытывал безграничное презрение ко всем политикам без исключения.
Полагая, что немцы подойдут к воротам города через два дня, Галлиени и его штаб всю ночь не спали, разрабатывая «диспозиции, чтобы дать бой севернее города, между Понтуазом и рекой Урк», то есть на фронте протяжённостью в 45 миль. Река Урк — небольшой приток Марны, впадающий в неё восточнее Парижа.
В тот же вечер в главный штаб поступила информация, которая могла бы избавить правительство от необходимости бежать из столицы. Днём капитану Фагальду, офицеру разведки 5‑й армии, принесли портфель, принадлежавший германскому кавалерийскому офицеру из армии Клука. Автомобиль, в котором ехал этот офицер, обстрелял французский патруль. В портфеле убитого немца нашли различные документы, в том числе запачканную кровью карту, где для каждого корпуса Клука были указаны направления движения и пункты, которые должны быть достигнуты в конце каждого дневного перехода. Как следовало из обозначений на карте, вся армия двигалась в юго-восточном направлении от Уазы к Урку.