Августовский рассвет (сборник)

Только после этого послышались стоны раненых, возгласы, перекличка оставшихся в живых.

Я помню все, словно это было вчера. Примерно через две недели после боевого крещения мы заняли свои позиции около часу ночи. Батальон изо дня в день занимался боевой подготовкой в окрестностях города и даже на аэродроме, на котором был наш первый бой и который теперь превратился в полигон для боевых стрельб. Это была идея майора Дрэгушина.

— Они все время будут вспоминать тогдашнюю ночь… Не знаю, понимаешь ли ты меня… Таким образом мы все время будем поддерживать у них боевой дух.

— Понимаю, господин майор. И я действительно понимал его.

В ту сентябрьскую ночь, выйдя на отведенную нам позицию, я радовался, что меня не разлучили с майором Дрэгушином. Теперь батальон пополнился уже обстрелянными солдатами и стал вторым батальоном одного из полков. Около половины новобранцев были распределены по другим батальонам.

По счастливой случайности я остался в батальоне майора Дрэгушина вместе со старшиной Валериу, сержантами Додицэ и Сынджеорзаном, капралом Панэ и другими семнадцатью новобранцами. Мне поручили командование первым взводом роты капитана Комэницы, и в моем подчинении были Додицэ, Сынджеорзан, Панэ и другие. Вернулись из госпиталя Вова и Обрежан, раненный в последние секунды боя на аэродроме. Когда речь зашла о переформировании, они стали позади меня и ни за что на свете не хотели уходить.

— Мы останемся с вами, господин младший лейтенант… Ведь мы с вами с самого начала!

Майор Дрэгушин услышал эти слова и, когда подошла их очередь, не отрывая глаз от списков, прочитал:

— Вова — к младшему лейтенанту Врынчану, Обрежан тоже!

Через несколько дней после переформирования мы двинулись на передовую. Прибыв на позиции и выполнив все необходимые работы, мы получили приказ отдыхать до рассвета. Остались бодрствовать только часовые и боевое охранение.

Утром меня разбудили крики журавлей. Стояла тишина, как в мирные дни, и, обманутые этой тишиной, журавли начали свой полет на юг. И столь странно было видеть журавлей, подчиняющихся извечному закону природы, именно в тот момент, когда на земле все перевернуто и разрушено, что мне с крупицей надежды захотелось спросить себя: уж не закончилась ли война?..

Я невольно улыбнулся этой мысли и повернулся лицом вверх, чтобы проводить взглядом стаю перелетных птиц, плывущих над полями, на которых через час-два начнут рваться снаряды, начнет полыхать огонь и литься кровь.

И мне захотелось иметь при себе фронтовой дневник, чтобы зафиксировать переживания этой минуты: я боялся, что позже не найду таких же взволнованных и, может быть, проникнутых грустной поэзией слов. Но дневник лежал в полевом сундучке старшины Шоропа, аккуратно вложенный в конверт с названием села в Северной Молдове.

Журавли плыли в высоте, будто побуждая друг друга криками поторопиться, чтобы их не застал огненный смерч, который скоро начнет бушевать на земле.

— Они тоже по-своему чувствуют, — услышал я голос подошедшего ко мне сержанта Додицэ. — Раньше, бывало, когда они трогались в путь, мы знали, что надо выходить на уборку кукурузы. Теперь же…

— Что теперь?..

— Теперь кукурузу не надо убирать, господин младший лейтенант. Горит кукуруза. И не только кукуруза…

— Ты хочешь мне что-нибудь сказать?

— Да, господин младший лейтенант. Но сначала выкурим по цигарке… Пожалуйста… — С этими словами он протянул мне открытый медный портсигар. Я взял одну сигарету.

— Только дым давайте к земле пускать, господин младший лейтенант, чтобы вверх не поднимался.

Я послушался его, хотя в этом не было никакой необходимости: нас скрывал высокий берег. Позади нас шуршала высохшая кукуруза.

— Ну говори, Додицэ!

— Скажу, господин младший лейтенант, только не сердитесь.

— Не буду сердиться, Додицэ.

— Господин младший лейтенант, меня с этой ночи все мучает одна думка. Только не смейтесь надо мной…

— Не буду смеяться, Додицэ!

— Мы проходили по кукурузе, и я потрогал початки. Сколько хлеба в них — даже трудно представить!

— Ну и что?

— Разве не жаль этого хлеба?

— Не понимаю, Додицэ.

— Господин младший лейтенант… Начнется война, то есть для нас начнется, потому что только теперь мы вступаем в нее. То, что было на аэродроме, — это цветочки… Война только теперь начинается. И сгорит наша кукуруза, господин младший лейтенант. Один пепел останется. Разве не жаль хлеба? В Молдове голод. Отступая, немцы забрали последнее. Люди мрут с голоду, господин младший лейтенант. Мы гибнем на войне, а они — с голоду… Нам легче…

— Легче?

— Э, господин младший лейтенант, может, вы не знаете, что такое голод. А я знаю. Не раз приходилось иметь с ним дело. У нас, в Молдове, часто бывают засухи.

— Все равно мне не ясно, куда ты клонишь, Додицэ.

— Знаете, что это за кукуруза? Высший сорт! У нас в Молдове такой и не встретишь. Вот я и думаю: атакуем быстрее, набросимся на них, пока не начала бить их и наша артиллерия. Чтобы как можно больше кукурузного поля осталось у нас! А там люди подойдут и уберут…

— Додицэ, Додицэ… Ты рассуждаешь как ребенок, Додицэ!..