Авианосцы адмирала Колчака

Среди левых трудовик Керенский с любопытством вращал клювастой головой, рассматривая «вече». От социал-демократов явился Брилинг, по-товарищески переговаривавшийся с депутатами Петросовета, меньшевиками и эсерами. Как-то посредине затерся Бонч-Бруевич, обиженный Государем генерал для поручений, иными словами — вестовой в эполетах. По соседству с ним пристроился его родной брат, единственный здесь большевик.

Из собрания можно было извлечь пользу, даже создать некий межпартийный комитет общественного спасения, который лавировал бы между императорской властью и недовольными ею. Но подобные мероприятия нужно планировать и вести их к намеченной цели, ласками, угрозами и компромиссами убеждая противную сторону. Нет, Александр Михайлович решил выслушать разные мнения, хоть достаточно было почитать газеты. И наслушался. Аж уши разболелись от многоголосого рева.

После собрания для всех собравшихся, даже для полусонного Протопопова, стало очевидно, что существующим в России порядком крайне недовольны даже кадеты и октябристы, не говоря о левых. Однако в разных людских головах вызрели весьма различные выводы.

Врангель предпочел бы введение военного положения и жесткой диктатуры. Но с нынешним настроением столичных войск он сознавал невозможность такого шага, как и крайне нежелательное усиление правых консерваторов, того же НикНика.

Растянувшая часа на три говорильня кончилась ничем, приглашенные потянулись к выходу.

Колчак попросил обождать фронтового коллегу, сам выдернул Брилинга из кучки левых:

— Николай Романович, лично мы мало знакомы. Однако я наслышан о вас как наиболее здравомыслящем из левых радикалов.

— Спасибо. Чему обязан таким вниманием, ваше высокопревосходительство? — Как обычно, высокие и длинные чины он выговаривал с легкой насмешливостью.

— Сегодняшнее собрание, если считать его попыткой примирить враждующие силы, с треском провалилось. При этом и вам и нам ясно, что Россию ждут изрядные перемены.

— Коренные, — сказал Брилинг, словно гвоздь вбивши.

— Как вам будет угодно назвать. В наших силах, пока не поздно, согласовать действия и образовать коалицию. Пусть перемены пройдут с наименьшей кровью.

Социал-демократ пытливо глянул на военных:

— А кого, собственно, вы представляете, господа?

Колчак на миг смешался, но Врангель решительно вставил свое слово:

— Мы и Брусилов ныне самые популярные люди в армии среди рядовых, офицерства и большей части генералитета. Если армия и флот выпадут из подчинения Императора, они пойдут туда, куда мы укажем.

— Но лозунг «Вся власть Советам!» вы не поддержите.

— Пока что нет, — согласился Колчак. — Россия созрела до всеобщего представительства от земств до Государственной думы, но не готова к полному уничтожению монархии. Поэтому кто-то из Романовых непременно должен остаться хотя бы как легитимный символ.

— Тогда ваш лозунг «Долой самодержавие!». Браво, господа генералы!

— Не ерничайте, Николай, — оборвал его барон. — В первую очередь нужно действенное правительство, которое сможет восстановить подвоз хлеба и топлива, провести реформы. А не кучка скоморохов вроде таракана и психа.

Таракан — тонкоусый премьер, а психом, очевидно, наречен Министр внутренних дел. Брилинг подумал, что в политике Врангелю придется изъясняться более определенно.

— Кто же утвердит состав нового кабинета?

— Если Императору хватит мудрости, то он. В противном случае Николай Александрович очень быстро потеряет власть. — Колчак кивком попрощался с Родзянко, который в шубе и в цилиндре окончательно совпал с буржуйским шаржем. — Однако здесь не место для столь решительных обсуждений. Поговорим позднее.

Идея чрезвычайного правительства витала в воздухе и отнюдь не была изобретением танкового генерала. Ее обсуждали и Дума, и Петросовет, и окружение Александра Михайловича. Так как политика в первую очередь подразумевает стремление к власти играющих в нее людей, то предлагаемые списки правительства оказались весьма разными. Каждый творец очередного перечня министров непременно вписывал на руководящие посты себя и ближайших соратников.

Пока гремели споры о дележе министерских портфелей, продовольственный кризис разрастался, забастовки ширились, укрепляя позиции самых левых и радикальных течений. Помазанник Божий понял наконец, что он загостился в Германии, а в Питере происходят вещи, также достойные высочайшего внимания. Он сел на поезд и двинулся домой, рассуждая — сначала в Царское Село, встретиться с обожаемой Аликс и отдохнуть с дороги, либо сразу в Зимний, к штурвалу. Доехать ему не довелось ни туда, ни сюда.

Спусковой крючок революции дернул Николай Николаевич, вздумавший продемонстрировать военную решимость. Он прибыл на утреннее построение Волынского лейб-гвардейского полка и лично принял над ним командование, приказав раздать солдатам оружие и патроны. Затем сформировал отряды численностью до батальона, поставив во главе офицеров, считаясь не с должностью, а только с монархическими верноподданническими их заявлениями. И батальоны ринулись разгонять уличные выступления.