Авиатор

Пока я раздумывал, из приехавшей машины протянулась гибкая труба. Она выползала из гигантской катушки, которая вращалась с неожиданно тонким звуком. Водные коммуникации прокладывались через кладбище – ночью, чтобы никого не смущать. Трубу аккуратно укладывали на дно траншеи. Все, словно завороженные, смотрели, как, обеспечив водоснабжением живых, городские власти принялись за усопших. Незаметно для других я сделал шаг к гробу и положил руку на полуистлевшее дерево крышки. Ощупал ее. Там, где крышка соединялась с гробом, оказалась небольшая щель. Запустив в нее пальцы, с усилием потянул крышку вверх.

Усилия не понадобилось: крышка легко поднималась. Я еще раз бросил взгляд на окружающих – все по-прежнему наблюдали за укладкой трубы. Одним движением приподнял крышку и сдвинул ее на край гроба. В бьющем сверху луче прожектора стали видны останки человека. Этим человеком был Терентий Осипович. Я узнал его сразу.

Прилипшие к черепу седые волосы. Торжественный мундир, почти не тронутый тлением. Таким, собственно, он был и при жизни. Отсутствовал, правда, нос, и на месте глаз зияли две черные дыры, но в остальном Терентий Осипович был похож на себя. Какое-то мгновение я ждал, что он призовет меня идти бестрепетно, но потом заметил, что у него нет и рта.

[Гейгер]

Настя в больнице.

Иннокентия к ней сегодня не пустили, велели прийти завтра. Он позвонил мне, сказал об этом. А еще попросил меня найти описание аэроплана “Фарман-4”.

Спрашиваю:

– Зачем?

Он:

– А пусть будет, мы ведь восстанавливаем всеобщую картину прожитого. Прибавьте это к прочим нашим текстам.

Прибавляю, это не сложно. Раскрыл энциклопедию и пишешь.

Но. Чувствую себя неуютно. Не знаю, стоит ли поддерживать такие начинания.

Ладно… Будем считать, что всё нормально.

Итак, “Фарман-4”, биплан – с двумя парами крыльев. Двухместный. Выпускался в 1910–1916 годах. Двигатель – 65 лошадиных сил, винт диаметром 2,5 метра. Весил 400 кг, был способен поднимать 180 кг. Фюзеляж делали из сосны, крылья и рули были обтянуты кремово-желтым полотном. Sehr raffiniert[13]. На “Фармане” летал Фролов (звучит, как стишок). На нем, к сожалению, и разбился.

Зачем я всё это пишу, не знаю. Непросто это делать. И всё же проще, чем писать о результатах анализов Иннокентия.

[Иннокентий]

Писал вчера ночью, пока прямо за столом не заснул. Мне снился аэроплан Фролова. Во сне я даже название его вспомнил: “Фарман-4”. Вот ведь память – даже четверку сохранила, кто бы мог подумать! Снилось, как его самолет разбегается по аэродрому, а взлететь – не взлетает. Авиатор видит, как под его ботинками трава, цветы, листья какие-то – всё сливается в темно-зеленую массу. Может, и лучше было бы, если бы не взлетел-то… Ехал бы себе и ехал – чем плохо? Подпрыгивал бы на кочках, подрагивал бы крыльями.

Только ведь не таким мы его любили.

[…]

Остался ночевать у Иннокентия. Часов до трех беседовали.

Он водку достал – сначала одну бутылку, затем другую. Я не стал возражать – уж какие тут возражения? Мы обе бутылки и выпили.

Вообще-то я боялся, что он начнет о своем здоровье расспрашивать. Не начал.

Его сейчас гораздо больше здоровье Насти волнует. Он очень боится, что ребенок погибнет.

Разговор как-то соскользнул на нынешнее устройство жизни. Иннокентий назвал его анархией. Я заметил, что за анархией обычно приходит авторитарное правление. Что, в сущности, очень грустно.

А Иннокентий – сиделец Иннокентий! – сказал, что авторитаризм, возможно, меньшее зло, чем анархия.

Сравнил население страны с глубоководными рыбами. Они, дескать, только и могут жить что под давлением.

Отношу это к количеству выпитого.

Неприятное открытие. За время нашего сидения Иннокентий несколько раз поперхнулся. Явные нарушения глотания, и дело здесь не в горле. Это проблема головного мозга.

[Иннокентий]

Был сегодня у Насти. Чувствует она себя неважно и выглядит так же – бледная, даже зеленая. Никогда ее такой не видел. Сидел у нее до позднего вечера, пока не выпроводили. Во время обеда съел почти всю ее порцию, потому что она есть не могла. По мнению лечащего врача, из-за интоксикации организма.

Еда, прямо скажем, не из “Метрополя”. Вот я думаю: здешние повара ведь не добиваются специально, чтобы обед был таким невкусным, верно? Просто не кладут в него чего-то предусмотренного, проще говоря – воруют. Наши люди. Ничего не могут с собой поделать.

А Гейгер говорит: нельзя на таких давить, ни на каких нельзя. Спорили с ним вчера полночи о преимуществах демократии. Я эти преимущества и без него вижу. Где-то они, может быть, естественны и уместны, а у нас вот никак не могут проявиться. На исторической родине Гейгера, например, могут, а у нас – нет.

Я думаю, всё дело в личной ответственности. Лич-ной. Персональной. Когда ее нет, нужны какие-то внешние меры воздействия. Если у человека, например, проблемы с позвоночником, на него надевают корсет, вещь довольно жесткую. Но она держит тело тогда, когда его не держит позвоночник. Именно так Гейгеру и скажу. Приводил ему морской пример, а теперь приведу медицинский.

[Гейгер]