Авраам Линкольн Охотник на вампиров

Больше ее глаза не открылись.

Нэнси Хэнкс-Линкольн умерла пятого октября 1818-го, в тридцать четыре года. Томас похоронил ее на склоне холма, за хижиной.

Эйб остался один на всем белом свете.

Мать была его единственной родственной душой. Она любила и поддерживала его постоянно, с того самого дня, когда он родился. Она читала ему длинными вечерами, всегда держа книгу в левой руке, а пальцами правой нежно перебирала ему волосы, и он засыпал у нее на коленях. Ее лицо было первым, что он встретил, когда пришел в этот мир. Тогда он не плакал. Тогда он смотрел на нее и улыбался. Теперь она ушла. И Эйб зарыдал.

Прежде, чем она была похоронена, Эйб решил, что уйдет. Оставаться в Литтл Пайджн Крик с одиннадцатилетней сестрой и убитым горем отцом было невыносимо. Не прошло и тридцати шести часов, как умерла его мать, а Эйб Линкольн, девяти лет, сложив все необходимое в шерстяное одеяло, уже продирался сквозь дикую чащу. План был блестяще прост. Он собирался добраться до Огайо. Он устроится на какой-нибудь флэтбот, доберется до нижнего Миссисипи, затем до Нового Орлеана, где можно наняться на любой из множества кораблей. Возможно, он уплывет на одном из них в Нью-Йорк или в Бостон. А возможно, он уйдет в Европу, посмотреть на бессмертные соборы и замки, которые так давно мечтал увидеть.

Рис. 12Б. Юный Эйб у могилы своей матери. Гравюра начала ХХ века, поименованная «Клятва мести».

Если он собирался действовать согласно своего плана, настало время уходить. Эйб решил покинуть дом сразу после полудня и, не успел он сделать четырех миль, как короткий зимний день увял в сумерки. Окруженный дикими зарослями, не имеющий ничего, кроме одеяла и разового запаса пищи, он остановился, сел возле дерева, перекусил. Он был один в темноте и тосковал по месту, где больше не мог жить. Он тосковал по матери. Он тосковал по сестре, по ее волосам, которые щекотали ему лицо, когда он засыпал на ее плече. К своему удивлению, он обнаружил, что тосковал даже по объятиям отца.

Я услышал истошный вопль — долгий, животный крик, эхом отражавшийся вокруг. В первую очередь я вспомнил о медведе, которого наш сосед Рубен Григсби видел у реки менее двух дней назад, и я почувствовал, что значит жить в глуши и выходить из дома без ножа. Раздался крик, снова и снова. Звуки летали вокруг меня, к ним добавлялись новые, и я слышал, что это были не медведи, не пантеры и вообще не животные. Я слышал совсем другие звуки. Человеческие звуки. В конце концов, я понял — что я слышу. Забыв про свои вещи, я вскочил и побежал к дому так быстро, как только позволяли ноги.

Это кричали они.

2. Две истории

И теперь, если мы выбрали курс, не к ложной, но к чистой, безупречной цели, мы должны верить в Бога и идти вперед, без страха, с мужеством в наших сердцах.

Авраам Линкольн, послание Конгрессу

4 июля 1861 г.

I

Если Томас Линкольн и делал такое, что заставило бы его детей хоть немного ожить после смерти матери, если он спрашивал, как они себя чувствуют, либо сам делился с ними тяжестью своего горя, то этому не осталось никаких свидетельств. Такое ощущение, что следующие после ее похорон несколько месяцев он провел в абсолютной тишине. Просыпался до рассвета. Варил себе кофе. Ковырялся в тарелке с завтраком. Работал до сумерек и (гораздо чаще, чем каждый второй вечер) напивался до оцепенения. Краткое славословие на ужин было единственное, что в то время Эйб и Сара слышали от него.

Господь, за милость на миру,

За хлеб тебя благодарю.

Рукой святою я храним

И благо быть слугой твоим.

Однако, не взирая на все его недостатки, Томас Линкольн обладал тем, что старики называют «мозгА». Он понимал, что ситуация безвыходная. Он знал, что в одиночку не потянет семейное хозяйство. Зимой 1819-го, через год после смерти Нэнси, Томас внезапно объявил, что должен уехать на «две недели, или три» — и что, когда он вернется, у детей появится новая мать.