Авраам Линкольн

В холодные дни офис согревала круглая дровяная печь, чёрно-рыжая от копоти и ржавчины. Её причудливо изогнутая труба проходила под самым потолком. А пол, как вспоминает один из студентов, стажировавшихся в фирме в то время, зарастал пылью так, что однажды сквозь неё в углу проросли когда-то просыпавшиеся семена. Отчасти это можно объяснить тем, что если Линкольн брался за работу, то уходил в неё с головой. «Один из его секретов, — вспоминал ещё один бывший студент-стажёр, — был в умении полностью сосредоточиваться на трудной работе. Как только ему приходилось вести важное дело, он почти совсем отключался от внешнего мира и целиком посвящал себя решению задачи. В таких случаях он демонстрировал удивительную силу концентрации; порой казалось, что он впадает в транс»^{241}. Когда же работа была не такой напряжённой, Линкольн охотно общался с посетителями, будь то клиенты или коллеги.

Обычно Херндон и Линкольн работали, сидя по разным концам «короткой перекладины» «буквы Т», а за длинной частью стола принимали клиентов. Кроме того, Линкольн любил сесть с книгой или бумагами на один стул и протянуть длинные ноги на другой, а то и на подоконник. В свободные от посетителей часы, а также утром, в начале рабочего дня Авраам частенько принимал горизонтальное положение на диване («одна нога на стул, другая — на стол»^{242}) и углублялся в чтение газет. К постоянному неудовольствию Херндона, Линкольн имел привычку читать вслух, объясняя, что так он задействует два органа чувств вместо одного — не только видит текст, но и слышит, а значит, лучше запоминает. Бывало, Херндон терял терпение, срочно находил дела вне офиса и покидал увлёкшегося чтением партнёра.

Но чтение вслух было пустяком по сравнению с периодическими набегами на офис, устраиваемыми Вилли и Тадом.

Обычно это случалось по воскресеньям, когда Мэри отправилась в церковь и доверяла детей мужу. «Мальчишки, — вспоминал Херндон, — не знали удержу в своих забавах. Ни сброшенные на пол книжки, ни затупленные наконечники перьев, ни перевёрнутые чернильницы, ни разбросанные по полу деловые бумаги, ни карандаши, засунутые в плевательницы, не могли потревожить безмятежности их добродушного родителя. Если бы они наср…и ему в цилиндр и потом размазали содержимое по ботинкам, он бы рассмеялся и счёл это остроумным… Сколько раз во мне возникало желание свернуть шеи этим шалопаям и побросать их в окно, но из уважения к Линкольну я закрывал рот и стискивал зубы»^{243}.

К счастью, бывали в жизни Херндона и спокойные недели и даже месяцы — по старой доброй традиции его старший партнёр проводил по четыре месяца в году в традиционных «объездах» Восьмого округа. Правда, теперь он мог позволить себе перемещаться не верхом, а в лёгкой бричке, запряжённой Стариной Бобом, преемником Старины Тома. Иногда Линкольн брал в спутники одного из молодых коллег, и дорога «по пустынным и величественным прериям» проходила в интересных беседах; бывало, Линкольн читал стихи, например, из потрёпанного томика Байрона:

Всегда теснятся тучи вкруг вершин,
И ветры хлещут крутизну нагую.
Кто над людьми возвысится один,
Тому идти сквозь ненависть людскую.
У ног он видит землю, синь морскую
И солнце славы — над своим челом.
А вьюга свищет песню колдовскую,
И грозно тучи застят окоём:
Так яростный, как смерч, вознаграждён подъём[24].

Эти стихи не однажды слушал в то время Генри Уитни, будущий друг, а потом и биограф Линкольна^{244}. Генри вспоминал, как впервые увидел Авраама, въехавшего в их городок в октябре 1854 года:

«У него был вид простого, но образованного фермера, причём впечатление усиливалось из-за его грубо сколоченной брички, запряжённой костлявой лошадью… Цилиндр его был потёрт, сапоги незнакомы с ваксой, одежда не встречалась со щёткой, его саквояж немало пережил; зонт был крепким, но сильно полинявшим, внутри его была нашита бирка „А. Линкольн“. Сверху он набрасывал короткий синий плащ, купленный ещё в Вашингтоне и продержавшийся десять лет.

Но, хотя одежда его была непритязательной, он всегда был скрупулёзно опрятен и гладко выбрит… Улыбка его была тёплой и солнечной»^{245}.

К своему удивлению, Линкольн обнаружил, что теперь в компании «бродячих юристов» он чуть ли не самый старший. За глаза его называли «старина Эйб» (впервые эта кличка мелькнула ещё в 1847 году в Чикаго). Даже почтенный окружной судья Дэвид Дэвис, центральное действующее лицо всех выездных заседаний и душа «бродячей компании», был шестью годами младше.