Аврора

— Простите, Гал Аладович, — ее голос смягчился. — Зачем вам эти проблемы? Правильно, что заявление забрали.

— Да не забрали мы заявление, — она молчит. — Как ты?.. Только не отключай. Я прошу тебя. Я люблю тебя, Аврора! Очень, очень люблю! Я не могу без тебя. Скажи хоть слово, — он слышит, он чувствует, что она плачет. — Аврора, Аврора! — закричал уже в отключенный телефон.

Еще с десяток раз он этот номер набирал — «вне зоны». Хмурым он пришел домой, а жена у дверей:

— Что-то сын задерживается.

— Что ты о нем печешься? — заорал муж. — Взрослый дылда, двадцать лет. Дадим нож, пистолет — пусть стреляет всех, кто приблизится.

— Ты что несешь?! — возмутилась жена. — Какой пистолет?! Все. Я заявление забрала.

— Что? — застыл на месте потрясенный профессор.

— Что слышал, — отвечает жена. — Ты одного в утробе потерял. Этот единственный, и больше не будет. И я не хочу, чтобы Цанаевы, как Таусовы, были истреблены. Мне героев и патриотов не надо, мне живые дети нужны!

* * *

Как-то незаметно наступила весна. И жизнь Цанаева, как он сам любил говорить, устаканилась. По крайней мере, в семье, вокруг семьи и у него, вроде, все спокойно. Однако это внешнее спокойствие — внутри профессора все кипит и бурлит. Уж кто-кто, а он сам знает, что повел себя неправильно, не по-мужски и, как Аврора определила бы, недостойно. Не смог ударить по столу кулаком, стать хозяином в семье. А когда жена заявление из суда забрала, то получилось, так оно, наверное, и есть, что он тоже Бидаева испугался.

Конечно, можно было бы вновь заявление подать, делопроизводство восстановить, да как пояснил адвокат — в одну реку дважды не входят… Стыдно, стыдно ему перед Авророй. И если мог бы он с нею хоть раз, хотя бы по телефону, поговорить, то он ей многое объяснил бы, и она, может быть, его поняла бы, простила бы и, может быть, по-прежнему стала бы уважать, если не любить. А любит ли он по-прежнему Аврору? Конечно, любит; но не по-прежнему, когда была непонятная для его возраста страсть, чувственность, сила. А теперь как-то иначе — нежнее, теплее, с тревогой и заботой, с давящим пониманием, что все позади, и с искрой надежды, что все впереди, — это лишь после смерти… И тогда накатывает такая тоска, как черная-черная, тяжелая, грозовая туча, и тогда внутри него разыгрывается такая буря, порою ураган, что он даже внешне, даже цветом лица, рук и ногтей темнеет, становится пунцово-фиолетовым. И тогда коллеги по работе и дома спрашивают: «Что с ним? Нормально?» А он отвечает: «Нормально, все хорошо». Хотя понимает, что это шторм, душа кипит, ему воздуха, кислорода не хватает. И он знает, что врачи назовут все это «сердечная недостаточность», но он-то знает, что это душевная недостаточность. Ему недостает ее, ему она очень и очень нужна. И порою становится так тоскливо, так одиноко и уныло, что жить невмоготу. И в этот момент он вспоминает Аврору: а как одиноко ей?! У нее-то никого нет, и при том, за ней пристально следят. Террористкой обозвали, почти нарекли.

От этих мыслей Цанаеву становится тошно, невыносимо. А главное, он Авроре ничем не может помочь. А когда мог — не сделал, Бидаева не засудил, хотя бы начал процесс. А так он трус, не боец. После таких мыслей ему хочется умереть, хотя бы напиться, забыться. И он не раз уже посещал винно-водочный магазин. И даже как-то купил и водку, и сигареты, и закуску. Однако, курить не смог — легкие не те, а пить и вовсе не посмел: вдруг Аврора позвонит, а он пьяный. Ведь она все видит, все чувствует, всегда рядом. А потому он выбрасывает пакет и идет в мечеть, молится, долго и прилежно молится. И не замаливает свои грехи, о себе он не думает. Он молится за свою семью, и Аврора — его семья. Он молится за детей, и тот ребеночек-мальчик, что в утробе умер, тоже его дитя, и за него молится. Только это помогает ему, хоть как-то успокаивает и спасает его. После этого он сосредотачивается, и тогда в жизни у него остается лишь одно удовольствие — наука. Он любит свою работу, ценит, потому что лично Аврора рекомендовала его сюда. И на работе уважают его и его труд. Уже не на год, а на три года продлили с ним контракт. Были премиальные. И Цанаев понимает, что это дань его труду — с девяти до девяти он порою на работе. И ныне специалистов почти нет. Старые состарились, а молодые, талантливые — за бугор: там и зарплата, и оборудование, и перспектива, и внимание, и поддержка общества и государства.

Тем не менее, великая русская научная школа имеет глубокие традиции, и эти корни, нет-нет, а дают некие всходы, как яркие вспышки молний. Но это, в основном, на периферии.

А в центре, где казалась бы, есть, в том числе и нешуточные, гранты, попросту идет, как это принято говорить, «распил» этих грантов, и всюду не наука, а экономический смысл, то есть эффективность внедрения, мол, данный инновационный проект даст колоссальную прибыль в миллионах рублей. В общем, плагиат, повторы, мелкотемье, а порою — во-все белиберда и даже лженаука. А цель — не поиск и исследование, а защита кандидатской, мечта — докторской, диссертации.