Аврора Флойд

Когда мистрисс Поуэлль увидала, что последний запор был задернут и последний ключ повернут в замке, она воротилась в гостиную и села у стола с каким-то вышиваньем. Она торопливо пригладила волосы и поправила свое платье и казалась так же опрятно одета, как сходила к утреннему чаю в свежем утреннем туалете.

Она сидела за работой около десяти минут, когда Джон Меллиш вошел в гостиную, усталый, но торжествующий, после своей борьбы с простыми правилами умножения и вычитания. Мистер Меллиш, очевидно, сильно пострадал в этой борьбе. Его густые каштановые волосы торчали на голове, галстук был развязан, а воротник расстегнут, для облегчения его широкого горла.

— Наконец-то я вырвался из школы, мистрисс Поуэлль! — сказал он, хлопнувшись на диван, к неминуемой опасности немецких пружин, — я уж убежал, а то Лэнгли, пожалуй, продержал бы меня до полночи. Но теперь все кончено! — прибавил он с глубоким вздохом облегчения, — все кончено! и, право, мне остается пожелать, чтобы новый берейтор не был так честен.

— Вы хорошо знаете нового берейтора, мистер Меллиш? — невинно спросила мистрисс Поуэлль, как будто скорее желала занять хозяина разговором, чем удовлетворить свое любопытство.

— Я даже никогда его не видал, — равнодушно отвечал Джон, — но Джон Пастерн рекомендовал его — этого довольно; притом, Аврора его знает: он был прежде в службе ее отца.

— О? неужели! — сказала мистрисс Поуэлль: — Неужели! Мистрисс Меллиш знает его! Тогда, разумеется, он надежный человек. Он замечательно красивый молодой человек.

— Замечательно красивый, — сказал мистер Меллиш с беспечным смехом, — стало быть, в него влюбятся все горничные и ничего не будут делать, а все глядеть из окошка в конюшни. Это всегда так бывает, когда имеешь красивого конюха. Сюзанна, Сара и все остальные примутся беспрестанно мыть окошки и пришьют новые ленты к своим чепчикам.

— Я, право, не знаю ничего об этом, мистер Меллиш, — отвечала вдова прапорщика, — хотя я жила во многих семействах.

Она сказала совершенную правду, потому что она переменила так много мест, что ее враги начали утверждать, будто она нигде не может жить более года по той причине, что ее хозяева тогда узнают ее настоящий характер.

— Я занимала доверенные места, — сказала мистрисс Поуэлль, — и с сожалением должна сказать, что я видела много семейных несчастий от красивых слуг, наружность и обращение которых выше их сословий. Мистер Коньерс вовсе не такой человек, которого я желала бы видеть в семействе, где находятся дамы.

Болезненная слабость, какой-то холодный трепет пробежал по геркулесовскому стану Джона, когда мистрисс Поуэлль выражалась таким образом. Это чувство было так неопределенно, что он сам не знал нравственное или физическое было оно, так же как он не знал, что ему не нравилось в словах вдовы прапорщика. Это чувство было так же скоропреходящее, как неопределенное. Честные голубые глаза Джона с удивлением осмотрелись вокруг комнаты.

— Где Аврора? — спросил он, — ушла спать?

— Я думаю, что мистрисс Меллиш легла, — отвечала мистрисс Поуэлль.

— Так и я тоже пойду. Без нее точно как в тюрьме, — сказал мистер Меллиш с приятным чистосердечием. — Может быть, вы будете так добры, сделаете мне стакан грога прежде чем я уйду, мистрисс Поуэлль: меня пронимает дрожь после этих счетов.

Он встал, чтобы позвонить в колокольчик; но прежде чем он отошел на три шага от дивана, нетерпеливый стук в закрытую дверь балкона остановил его.

— Кто это? — воскликнул он, устремив глаза в ту сторону, откуда послышался стук.

Мистрисс Поуэлль встала прислушаться с лицом, не выражавшим ничего, кроме невинного удивления.

Стук повторился громче и нетерпеливее прежнего.

— Это, должно быть, кто-нибудь из слуг, — пробормотал Джон, — но зачем же он не обойдет кругом к заднему входу? Однако я не могу же держать беднягу на воздухе в такую ночь, — прибавил он добродушно, отворяя балкон.

Он выглянул в темноту и дождь.

Аврора, дрожа в своей промокшей одежде, стояла в нескольких шагах от него, и дождь тяжело бил ее по голове. Даже в этой темноте муж узнал ее.

— Ангел мой! — закричал он, — это ты? В такой дождь и в такую ночь! Войди же скорее, ради Бога, ты, должно быть, промокла до костей.

Аврора вошла в комнату. Дождь струился с ее кисейного платья на ковер, по которому она шла, а складки ее кружевной косынки прилипли к ее лицу.

— Зачем вы позволили запереть дверь? — сказала она, обратившись к мистрисс Поуэлль, которая встала и казалась олицетворением беспокойства и сочувствия. — Ведь вы знали, что я в саду.

— Да, но я думала, что вы воротились, любезная мистрисс Меллиш, — сказала вдова прапорщика, суетясь около мокрой косынки Авроры, которую она хотела снять; но мистрисс Меллиш нетерпеливо вырвала ее у нее. — Конечно, я видела, как вы вышли, как вы сошли с луга по направлению к северному домику, но я думала, что вы давно уже воротились.

Румянец сбежал с лица Джона Меллиша.

— К северному домику, — сказал он. — Ты ходила к северному домику?