Австралия — Terra Incognita: Когда звери еще были людьми

Значение имело и политическое прошлое иммигранта. Даже бывшая принадлежность к компартии была абсолютно неприемлема для въезда в страну, более неприемлема, чем бывшая принадлежность к «наци».

Еврейская иммиграция допускалась в размере сначала 25, а затем 50 процентов от числа пассажиров корабля, но не более 3000 человек в год. Исключение было сделано лишь для людей, переживших Холокост. Как вспоминают бывшие узники нацистских лагерей, когда корабль причаливал к австралийскому берегу, они целовали эту землю как святую. «Мы гордились страной, усыновившей нас, — пишет один из них, — но теперь и она могла гордиться нами».

И это справедливо. Послевоенная иммиграция дала стране тысячи высокообразованных специалистов, на обучение которых в нормальных условиях ушли бы десятилетия. И это притом, что рамки, установленные австралийскими профсоюзами, были весьма жесткими. Новоприбывший иммигрант заключал с правительством договор, по которому он в течение первых двух лет — независимо от профессии и квалификации — обязан был работать на любых работах, которые ему будут предложены. Это делалось по требованию профсоюзов для того, чтобы не создавалось конкуренции коренным австралийцам.

Иногда это приводило к абсурдным ситуациям. Так, например, один чешский иммигрант работал водителем скорой помощи в госпитале. Однажды он попросил хирурга разрешить ему поприсутствовать на операции. Хирург разрешил. Когда началась операция и хирург уже собирался сделать надрез, чех закричал: «Нет, нет!.. Делайте левее…» Удивленный хирург ответил, что он делает это согласно инструкции, написанной одним из лучших специалистов мира. «Верно, — сказал чех, — но я написал эту инструкцию еще до того, как стали известны некоторые дополнительные факты».

После уставшей и очерствевшей от войны Европы, где смерть и горе стали явлениями повседневными, теплое отношение простых австралийцев к новоприбывшим трогало последних до слез. «Они оставляли на моем подоконнике цыплят, овощи, фрукты и делали все это анонимно, чтобы не смущать нас, — пишет одна из иммигранток того времени. — Когда я пришла к врачу, он принял меня и не взял плату… А когда я начала благодарить его, он ответил: «Вы даже не представляете, как вы нужны Австралии»».

Правительство надеялось, что каждый иммигрант, откуда бы он ни прибыл, будет быстро и безболезненно абсорбирован австралийским обществом. Но это было далеко не так. Приехать в страну еще не означало автоматически стать ее сыном. Потребовались десятилетия моральных усилий и борьбы с собой, чтобы Австралия действительно стала домом для новоприбывшего. По официальной статистике, к 1973 году из всех послевоенных иммигрантов около четверти покинуло страну и вернулось на родину.

Вот как рассказывают о своем «вживании» в страну Сюзан и Пино — супружеская пара. Она из Венгрии, он из Италии. Их привезли в Австралию еще детьми.

Родители Сюзан к этому времени были еще молодыми людьми. Они приехали в далекую и малопонятную им страну не только пережить сложные времена, а строить жизнь. Они были простыми людьми и мечтали о простых радостях. В первый год они открыли свой маленький ремонтный бизнес. Во второй — купили подержанный автомобиль, что было неимоверной радостью. На третий год они переехали из дешевой, почти бесплатной, государственной квартиры, которую предоставляла иммигрантам страна, в дом, который они сняли. На четвертый год они смогли приобрести машину получше и впервые за четыре года позволили себе поехать на ней в отпуск на отдых. На пятый год они осуществили извечную мечту всех иммигрантов — купили собственный дом с куском земли.

Но, как отмечает Сюзан, родителям было все же легче, чем детям. Мир детей зачастую бывает жестче и нетерпимее.

Детям хотелось поскорее стать настоящими австралийцами, перестать быть «другими» в глазах своих местных сверстников. Они старались перенимать их манеры, язык, поведение, привычки, избавляться от акцента, которого они стеснялись. Но как только их школьные друзья встречались с их родителями, все возвращалось на круги своя. Поведение родителей, одежда, манеры, язык — все было другим, и это автоматически переносилось и на детей, делая и их «другими» в глазах сверстников.

Почти то же самое вспоминает и Пино. Его итальянская «оливковая кожа», привычка приносить в школу на ланч бутерброды с колбасой, не говорящие по-английски родители и растущие за домом на грядках помидоры вместо клумб с цветами, как принято в австралийских домах, создавали у сверстников тот же эффект «отчуждения». Сам он говорил с австралийским акцентом, копировал местный мальчишеский сленг, любил австралийские виды спорта, ему снились австралийские сны, но все равно он был «другим». Как-то Пино предложил своей австралийской однокласснице, которая ему нравилась, быть его «подружкой». Она согласилась. Они уже собрались было вместе идти домой, как вдруг к ним подошла другая девочка и спросила у подружки: «Неужели ты пойдешь с этим «wog»?!»[34]